Джозеф развернулся, подошел к фургону и стал вынимать из него длинные кухонные щипцы и широкие металлические кастрюли. Подошел Уилсон и принялся ему помогать.
— Ох… мне бы кофе выпить. А то глаза не могу продрать после сна.
Джозеф ничего не ответил, просто продолжал молча вытаскивать все необходимое, чтобы закончить наконец дьявольскую работу.
— Я не шучу, братишка.
— Кофе у меня нет.
— Давай смотаемся в город, добудем чего-нибудь перекусить на завтрак,а?
— Слишком опасно.
— Да ладно тебе, там есть не обязательно, возьмем с собой. Уверен, недалеко от нашенской автострады есть какое-нибудь местечко, где можно прикупить еды. Ты езжай, а я останусь и доделаю работу.
Джозеф остановился и обдумал предложение брата. Он понимал, что Уилсон прав. Придется скорее всего задержаться здесь еще на четыре-пять часов, так что еда, конечно же, понадобится.
— Ладно.
— Вот это по-нашему! — обрадовался Уилсон. — Возьми мне два, нет, три бутерброда и два больших стакана кофе с молоком и сахаром. Моему организму требуется уймища сахару.
Джозеф как мог отряхнул себя от земли и стал забираться в пикап. Вслед ему донеслось:
— И малость жареной картошки. На потом.
— Следи, чтобы печь не остывала, — бросил Джозеф, трогаясь с места.
Уилсон отдал честь, и машина брата отъехала, громыхая колесами по ухабистой грунтовой дороге красного цвета.
Джозеф уже двинулся в обратный путь мимо заросших тростником полей; на соседнем сиденье ароматной грудой лежало несколько пакетов с едой. Даже в столь ранний час пришлось дожидаться в длинной веренице машин, пока остальные водители поспешно хватали свои бумажные пакеты с только что приготовленной яичницей-глазуньей, дымящимися свиными сосисками, приправленными майонезом, и бутербродами с расплавленным сыром, прежде чем отправиться дальше по шоссе Камехамехи в сторону Гонолулу на такой скорости, словно они участвовали в автогонках «Ин-дианаполис-500».
Плоды папайи, подобранные на обочине, синхронно подскакивали на днище салона. Джозеф опустил стекло, впуская внутрь кабины свежий утренний ветерок, который уносил прочь, через океан, казавшийся затхлым запах топленого сала, возвращая его туда, откуда он нагрянул незваным гостем, — на материк. Он посмотрел на пакеты, разложенные на пассажирском сиденье. Бумага постепенно темнела, пропитываясь жиром. Вид промасленного пакета напомнил Джозефу юность.
Он провел детство, поглощая этот самый жир в неимоверных количествах. Взращенный на плотных обедах, состоявших из сильно прожаренного куска чистого протеина, больших порций риса и салата из макарон, Джозеф все свои молодые годы страдал от лишнего веса. Однако нельзя было его назвать рослым и сильным, как двоюродного брата, и найти применение его избыточной массе в качестве нападающего защиты, поэтому большую часть времени юноша проводил под деревом с книжкой в руках, жуя все те же картофельные чипсы и слушая популярных в то время гавайских певцов вроде Израэля Камакавивоола.
Сейчас, вспоминая те дни, Джозеф понимал, что все обернулось не так уж и плохо. Конечно, он чувствовал себя покинутым и одиноким, зато он был одним-единственным из всех известных ему людей, кто прочитал самое известное произведение Пруста за одно долгое-долгое лето. Он не ходил на школьные вечеринки или футбольные встречи, вместо этого предпочитая наведываться в библиотеку, и там, если ему особенно нравился какой-то писатель, Джозеф перечитывал все его книги. Стейнбек, Эдгар По, Достоевский, Артур Конан Дойль, Виктор Гюго, Марк Твен — он жадно глотал их выдуманные истории одну задругой.
Но стоило ему только открыть для себя детективы, как все стало хуже. От «Мальчишек Харди» Стрэтимейера он переключился на Микки Спилейна, затем пришла очередь Раймонда Чэндлера, Росса Макдональда и других. Джозеф прочитывал книгу задень, иногда захватывая и ночь. Стопки книг в бумажных обложках нарастали рядом с его кроватью наподобие сталагмитов, доставая порой до самого потолка, потом рушились бесформенными кучами на пол и скапливались, словно сугробы, в углах комнаты.
Но однажды этот сидячий образ жизни взял да и треснул по швам. Джозеф тогда уже вступил в достаточно зрелый возраст, ему исполнилось семнадцать, и весил он добрых сто двадцать пять килограммов. Он сидел в одном нижнем белье на кушетке, зажав в руке зачитанный библиотечный томик шекспировского «Юлия Цезаря», и слушал, как доктор рассказывает ему о «гавайской диете». Ее принцип базировался на одном простом факте. Тело жителя Полинезии развивалось веками за счет потребления жареной рыбы, овощей, фруктов и клубней таро — многолетнего растения, растущего в тропиках. Когда же с приходом хаоле туземцы стали потреблять много различных масел и особенно гипернасыщенных жиров, используемых в фаст-фуде, это вызвало у островитян непомерное ожирение, потому что их тела не были приспособлены к нормальной переработке подобных веществ. У них попросту был иной химический состав крови.
Поэтому Джозеф первый год своего обучения в Гавайском университете проводил так же, как в старших классах средней школы: в одиночестве, с книжкой в руках, не обращая внимания на периодические приливы и отливы феромонов и гормонов, вовсе не стремясь заиметь накачанные бицепсы и не уделяя должного внимания прелестям, едва скрытым под девичьими бикини. Однако теперь он внимательно следил за тем, что ест. Джозеф принялся читать поваренные книги, выискивая новые способы приготовления пищи. Но в первую очередь изменилась его диета. Вместо картофельных чипсов и чизбургеров он ел в большом количестве свежие плоды папайи и ананасы, на смену бифштексам и мясной вырезке пришла свежая рыба. Иногда целыми днями он ел только сырую пищу: сасими и дыни. Время от времени он жарил свежие морепродукты на пляже, как делали его предки в течение многих поколений.
Удивительно, но его телу не понадобилось много времени, чтобы прийти в норму. Лишний вес вдруг сам собой сошел с него, и у Джозефа было такое чувство, как будто он избавился от чересчур просторного костюма. Вскоре юноша ощутил, что его переполняет новая, пока еще непривычная энергия. Он стал совершать прогулки по окрестностям, долгие, многочасовые. Джозеф просто шел вперед, не размышляя ни о чем, погрузившись в мечтательное настроение. Порой неожиданно для себя обнаруживал, что разгуливает по пляжу с возбудившимся, ставшим вдруг огромным членом, который вздымался под брюками наподобие перископа подводной лодки, стремящегося вырваться из мрачных океанских глубин к яркому дневному свету.
Если сравнить его жизнь с книгой, а Джозефу частенько приходила на ум подобная мысль, тогда его детские годы можно было бы считать одной главой, где рассказано об одиночестве толстого мальчика, за которой следовала совершенно другая, совершенно не похожая на первую глава — его университетская юность.
Когда Джозеф был помоложе, он редко выказывал интерес к особам противоположного пола, которые, со своей стороны, также никогда не жаловали вниманием «толстенького маленького зануду», вечно уткнувшегося носом в книжку. Поэтому ему так и не довелось испытать все те трепетные мучения, которые обычно сводят с ума достигших половой зрелости мальчишек. Он никогда не бывал на школьных дискотеках и не прижимал к себе в танце девушку, пока невидимый оркестр пронзительно и громко исполняет дрянную балладу из репертуара Билли Джоэла, а пенис пульсирует в штанах как бортовой мотор. Ему не довелось страдать от боли и душевных мук первой неразделенной любви, у него никогда не колотилось сердце от переизбытка адреналина и не покрывалось красными пятнами лицо во время игры в бутылочку на пляже у костра. Он так и не изведал мальчишеской неловкости и возбуждения — неизменных спутников первого свидания.
На втором курсе университета все изменилось. В качестве профилирующей дисциплины Джозеф выбрал курс под названием «Гавайский фольклор», потому что ему нравились живописующие местные истории, а еще он подумал, что хотя бы кто-то должен помнить, как звучит гавайский язык. Когда он не бродил по пляжу и не слонялся по университетскому городку, изучая методом проб и ошибок женскую анатомию, он работал. Джозеф устроился в один ресторан, где сначала мыл посуду, а потом получил повышение до должности помощника повара. Вскоре его назначили ведущим поваром. И пусть приходилось
