— Маккензи не примут подачек, — никак не могла успокоиться Лили. Она не раз слышала, с каким отвращением родители произносили это слово.
— Это не подачка, потому что мы никогда не продадим чайник, — весомо произнес отец. Мать согласно кивнула и прижала вещицу к груди.
— Это знак дружбы. Арти просто-напросто хотел сказать, как много мы для него значим.
Ночью, когда отец улегся в постель, а бабушка захрапела в своей комнате, мать взяла ручку, лист бумаги и позвала Лили в гостиную.
— Что бы ты хотела сказать Арти? — спросила она.
— Что мы не бедные.
— Неужели тебе хочется его смутить? Ты же добрая девочка.
Лили вздохнула и залилась краской.
— Напиши, что я сберегу этот чайник до его возвращения.
Закончив письмо, мать передала ручку девочке:
— Подпишись внизу.
Лили, закусив от напряжения губку, вывела свое имя неуклюжими корявыми буквами, такими же большими, как ее гордость, выплескивая эмоции на бумагу, насколько это позволяло скрипучее перо.
Артемас тосковал, лежа на койке в маленькой комнатенке с зелеными стенами, полупустой, если не считать простой и грубой обстановки. С каждым днем в нем укреплялось и росло сознание собственной бесполезности Он с трепетом вскрыл маленький конверт. Натруженные руки с мозолями от муштры и обязанностей курсанта военного училища еле слушались. Какая прелесть — эти аккуратно выписанные буквы миссис Маккензи по сравнению с окружающим!
«Здесь всегда найдется место для тебя. Если тебе станет плохо или одиноко, вспомни о нас. Не забывай, что ты сам хозяин своей судьбы, и поступай всегда так, как считаешь нужным. Мы всегда разделим твое горе и никогда не оставим тебя».
Детские каракули Лили завершали это послание.
В ответ он вкратце рассказал о школе, о каком-то очередном вечере… Миссис Маккензи долго еще отвечала ему письмами о повседневных заботах, событиях на ферме, идущих своим чередом. Внизу всегда стояла подпись Лили. В своих фантазиях Артемас дополнял ее откровения тем, чем хотелось.
Глава 4
Шульхорны вкладывали свой капитал в развитие газетной индустрии, но это было очень давно. Последний серьезный бизнесмен из рода Шульхорнов переместил деньги. Теперь Шульхорны делали разные инвестиции.
— Никогда не разделял твоих принципов, — однажды признался отцу мистер Шульхорн.
Артемас и не сомневался в этом.
Мистер Шульхорн и мать мальчика некогда учились в одном университете, пока ее не отчислили за какие-то, никому не известные провинности. Шульхорны обитали в своем родовом поместье за Филадельфией, где Артемас не очень-то любил проводить летние каникулы, но уж лучше там, чем дома с дядей Чарли, который постоянно совал нос в дела племянника и унижал его.
— Ты ничего не достигнешь в жизни, всегда будешь проигрывать, — самодовольно вещал он. — Так же, как твой отец.
На стенах нижней галереи Шульхорна висели многочисленные головы животных и чучела птиц. Отец с мистером Шульхорном были заядлыми охотниками, мать, впрочем, тоже, правда, она предпочитала охоту верхом на лошади, преследуя зайцев и лис гончими.
— Стрельба не для поединка. — Мать с наслаждением предавалась борьбе.
Через садовую террасу до Артемаса долетел громкий голос и смех миссис Шульхорн. Он ненавидел эту женщину и вспоминал или думал о ней, сгорая от стыда. Она была третьей женой мистера Шульхорна и, вероятно, стала ею в результате случайной встречи.
Однажды, подкараулив Артемаса в коридоре, она прижала его к стене.
— Какой ты милашка, — начала она. — Такой правильный и скромный, всегда так смотришь своими серыми глазами, словно осуждаешь. Мне всего двадцать три, а ты бежишь от меня, будто я какая-то несносная старуха.
Смущая его своим откровенным лукавым взором, она просунула руку ему между ног и обдала жарким дыханием, душистым от минта и ликера. Он не смел пошевельнуться, трепеща от отвращения и возбуждения одновременно, в то время как девушка продолжала свои настойчивые ласки. Дыхание мальчика участилось, приятная истома разлилась по всему телу. Что-то удерживало его поступить согласно разуму — прогнать ее. Инстинктивно он сунул руку в шорты и ощутил неудержимый теплый поток унизительной влаги.
— Не такой уж ты святой, малыш. — Она рассмеялась и оставила его.
На длинной веранде с другой стороны дома слуги накрывали на стол. Мать, отец и Шульхорны весь день играли в теннис и бридж и теперь вальяжно развалились в тяжелых тиковых креслах с сигаретами и горячительными напитками. Дети Шульхорна от двух его первых браков уехали на коневодческую ферму.
Артемас же устроил пикник своим братьям и сестрам в японском чайном домике. Там в лесу, за ухоженной лужайкой, он с интересом наблюдал, как они радостно плещутся в большом бассейне Шульхорнов, криком прогоняя послеполуденную дремоту.
Несколько месяцев назад родители уволили гувернантку и распустили всех слуг, возможно, вследствие какого-либо сомнительного долга отца или таинственной неудачной инвестиции. А может, очередная блажь заставила его здорово потратиться на кого-нибудь или что-нибудь.
Артемас устал возиться с малышней, выполняя обязанности родителей. Джеймсу исполнилось двенадцать, и он мог бы ему помочь, но из-за его непредсказуемого темперамента никогда ни в чем нельзя было быть уверенным. Кроме того, Джеймс всегда ждал команды от Артемаса, не проявляя никакой инициативы. До восьми лет Джеймс мочился в кровати, и благодаря насмешкам отца и болтовне матеря этот факт не был секретом.
Теперь дети спокойно обедали за отдельным столом, в стороне от взрослых. Артемас разрезал Джулии ростбиф, уговаривал Элизабет на время отложить куклу, счищал грязь с футболки Майкла и глаз не спускал с хитрющей Кассандры, так и норовящей залезть в тарелку Джеймса, который беззаботно жевал фруктовый салат.
Артемасу не хотелось ругать Касс, ей и так здорово доставалось от матери. Девочка оказалась самой толстой среди десятилетних детей в Америке. Ее светло-карие беспокойные глаза были маяком страдания. Мать, худющая как тростинка, по своему обыкновению унижала ее гораздо больше, чем та ела.
Элизабет, в противоположность сестре, была изящной и стройной, под стать своему брату-близнецу Майклу. Теперь она села с краю, рядом с Артемасом и, когда тот строго взглянул на нее, оперлась на брата и тяжело вздохнула, как уставшая от жизни женщина. Ее собственный маленький мирок, населенный невидимыми друзьями, которые никогда не угрожали ее природной застенчивости, был закрыт для посторонних.
— Ты в порядке, пиявочка? — обеспокоился Артемас.
Она покраснела и прислонилась к его плечу. Брат неловко погладил ее по голове, недоумевая по поводу ее застенчивости. Она была любимицей отца, видимо, сыграли роль прекрасные золотистые волосы и густые ресницы. Артемас и Кассандра были брюнетами, как их испанская бабушка; Джеймс — шатен, как отец; Майкл — блондин. Волосы Джулии, желтовато-белые и прямые, по словам матери, смахивали на дешевое масло.
Отец открыто выделял Элизабет, часто качал ее на руках и поглаживал по голове. Он никогда не смеялся над ней и закрывал глаза на недостатки.
Но однажды ночью, в прошлом году, она тихо подошла к кровати Артемаса, хныча и цепляясь за него. Он не на шутку встревожился — слишком он взрослый уже для того, чтобы пускать свою младшую сестру к себе в постель, когда ей снятся кошмары.
Успокоив, он относил Элизабет обратно в ее комнату, но ситуация каждую ночь повторялась. В отчаянии Артемас рассказал обо всем гувернантке, та с пристрастием расспросила Элизабет. Но сестра твердила только то, что за ней гнались чудовища, а старший брат прогнал их прочь. Гувернантка стала запирать ее
