подумал, что, наверное, все-таки поспешил с диагнозом. Но Серый уже пришел в себя, смотрел хоть и хмуро, но совершенно трезво, говорил хоть и с заметным трудом, но вполне связно: — Они мою маму убили. А Томкину сильно покалечили… Потом долго лечили, но все равно болеет. А я тогда тоже опоздал. Я Томку к врачу возил, мы ребенка ждали, так ее сначала напугали, сложности какие-то были… А в тот раз сказали, что все хорошо, никаких сложностей. Мы тут же домой позвонили, что сейчас приедем, только чего-нибудь вкусненького купим — и домой… Ее мама у нас тогда была, специально все собрались, вроде как хорошую новость отметить. Мы с тортиком приезжаем, а там… Нет, это я уже не могу. «Скорые» всех увезли — и этих, и Томку, и маму ее. Все подъезжали и подъезжали, одна за другой. Меня тоже хотели в больницу, но соседка сказала — не надо, она сама… Врачиха. Накачала меня чем-то, я на сутки отрубился. Так в соседкиной квартире и провалялся, как бревно. Меня от нее и увезли. А у Томки выкидыш получился. А твари эти просто квартирой ошиблись. Кто-то дом в деревне продал, слух пошел, что за хорошие деньги… Вот твари за деньгами и пришли. А денег нет. Не поверили… Их тогда ломало, наркоманы все, слов не слышали. Я потом случайно узнал: дом-то в деревне верхние соседи продали, за двести баксов.
— Ты это кому-нибудь еще рассказывал? — спросил Павел. — Вот так, все подряд?
— Вот так — нет… — Серый пожал плечами. — И так все знают. На суде что-то говорил. На суде все что-то говорили. И потом весь город что-то говорил… А что? А-а, ты думаешь, почему я тебе все это? Это не исповедь, доктор. Мне отпущение грехов не нужно. И медицинская помощь не нужна… Я так надеюсь. Мне нужно, чтобы ты знал не по сплетням, а как все на самом деле было, раз уж Зоя тебя заметила. Она нам не чужая. Это ее семья нас с Томкой жить заставила. Томку лечили, учили, работу дали, пока я сидел. Ко мне возили. Передачи постоянно… Мать Томкину они тоже вытащили, в лучшие клиники устраивали, профессоров каких-то находили. Когда частников разрешили, зубной кабинет Томке сделали. Потом она уже сама развернулась. А когда я освободился, Сашка сразу меня к себе взял компаньоном, у него к тому времени уже спортклуб был, небольшой, но очень хороший. Мы во в каком долгу перед Легостаевыми… А я не успел. Когда ураган налетел, нас с дороги отволокло и к стене прижало, я еще радовался, что на мост не въехал, — сдуло бы, как сухой лист. У меня еще этой машинки не было, у меня «шестерка» была. Ты ведь знаешь, как все Зоины и Федины родные погибли? Только детей и вытащили, и то Аленку потом больше года по больницам и санаториям… И Федора вон как поломало. А Зоя ребенка потеряла, из-за Эдика этого вонючего… На восьмом месяце была, а он ее толкнул на бетонный пол. Мы подъехали: Федя без сознания под обломками какими-то, Сережа еле шевелится, ходит по квартирам, людей зовет, «скорую» просит вызвать, дети в подъезде на полу, в воде, в крови, у Зои схватки, а этот, не поверишь, — сидит у стеночки и причитает: «Она мне лицо изуродовала, она мне пиджак испортила…» Сережа сказал потом, что этот ублюдок так в подъезде и отсиделся… Да хрен с ним, все равно толку-то от него… Но ведь даже «скорую» не вызвал! Я его в первый раз тогда на помойку выкинул.
— А что ж не убил? — со злостью спросил Павел. Но тут же спохватился: — Извини, это я так… Фигура речи. Я знаю, ты нормальный. Вот я, наверное, не удержался бы.
— Может, и я не удержался бы… — Серый подумал и пожал плечами. — Меня Томка удержала. Говорит: Серый, мы без тебя не справимся. Выкинь его куда-нибудь. Ну, я и выкинул. Сказал, что еще увижу — убью. Три месяца прятался, уж и не думали, что заявится. А он вдруг заявился. Имущество делить! Ну, я его еще раз на помойку. Зоя на развод подала, так на суде он пасть разинул, что хочет половину плюс компенсацию за моральный ущерб. Не обломилось ничего, совместного имущества у них не было. Квартира не приватизирована была, его, слава богу, прописать не успели, опекунство мы уже сумели Зое оформить, так что ни один суд ничего этому ублюдку не отсудил бы. Так он потом еще приперся к ней домой — бритву свою искать. Я его в третий раз тогда на помойку отнес. А он опять приперся. Ну, не дебил? Правда, что ли, пришибить?.. А лучше личико немного перекроить. Это ему хуже смерти, он своим личиком дорогу на экран пробил.
— Я ему, кажется, нос сегодня сломал, — признался Павел. — Нечаянно, не рассчитал немножко.
— Мог и не рассчитать, — согласился Серый. — Ты бугай здоровый, с такими мозгляками наверняка не связывался. Откуда тебе знать, что он соломенный? Мог и не рассчитать.
— Все равно противно было. — Павел машинально растопырил пальцы и внимательно посмотрел на руки. — Я ж не знал, кто это такой… А девочки, значит, не Зоины дети? И Сережа…
— Зоины, — твердо сказал Серый. — Теперь уже Зоины. Маньку сама выкормила, Аленушку вырастила, Сережу воспитала… Чьи же это дети? Да и Федя без нее вряд ли так удачно выкарабкался бы. Он уже на второй курс перешел, во как. А ведь тогда целый год в школе пропустил! Все они Зоины дети. Ну, и наши немножко. И Зоя наша.
— А почему Тамара сказала, что ее лечить надо? — помолчав, осторожно спросил Павел. — Тем более если она здоровая, как…
— Как лошадь, — подсказал Серый и впервые за все время улыбнулся. — Правда, здоровая. Силы — как у ракеты-носителя. Вот и хватается за любую работу. Заскок у нее — считает, что обязана долги всем отдать. В первый год мы у нее часто бывали, Томка даже временами жила, и мать ее тоже первые месяцы жила, помогала по мере сил. Елена Васильевна, соседка, уже после в доме появилась, но сразу подключилась… Классная старуха. Еще дядька у нее есть, вернее, не у нее, а у Федора, но это все равно. Правда, он немолодой уже, но тоже помогает. Нормальное ж дело, да? А она решила, что по гроб жизни всем обязана. Обязана! Если б не ее семья, что бы сейчас с нами было? Ну, я — ладно… А за Томку я их вечный должник. Это я себе еще двенадцать лет назад поклялся. А кому долги отдавать? Не успел… Значит — ей да детям. А она считает, что сама должна. Конечно, лечить надо, что же еще. А то надорвется когда- нибудь… Томка идет. Теперь твоя очередь.
Павел сначала не понял насчет очереди, но Тамара подошла, села рядом с мужем, вопросительно глянула на него, он кивнул, и оба они ожидающе уставились на Павла. А, ну да, теперь его очередь рассказывать о себе. Что ж они хотят о нем знать? О нем и знать-то особо нечего. Да и, судя по всему, все, что хотели, они уже узнали. И рассказывать о себе он как-то не привык…
— Почему ты называешь себя мулатом? — помолчав, спросила Тамара. — Начни хотя бы с этого.
— Потому, что я на самом деле мулат, — ответил Павел, несколько удивленный тем, что Тамара и это знает. — Мой дед был черным американцем, десантником, против фашистов воевал. А погиб в советском лагере под Магаданом.
— Нет, ты все рассказывай, — попросила Тамара. — Дед — американец. А бабушка? Все, что знаешь, рассказывай. И подробно.
И Павел стал рассказывать все, что знал, подробно, со всеми мелочами, о которых слышал от тети Лиды. И о тете Лиде рассказал, и о том, как Макаров жил у них пять лет, пока учился в институте, не просто жил, а как брат, и тетя Лида любила их одинаково. И даже о Галине рассказал, хоть и не собирался. Что тут рассказывать? Сам виноват. Но они так слушали… А Тамара еще и спрашивала, все время выпытывала какие-то мелкие детали, требовала, чтобы он еще что-то вспомнил, переживала, возмущалась, радовалась, один раз чуть не заплакала, вскочила, сказала, что смертельно хочет курить, убежала, вернулась через две минуты, села и опять потребовала подробностей.
— Слушай, — перебила она, когда Павел перешел к тому, как Галина явилась в госпиталь с какими-то бумагами и сказала, что это тетя Лида просит их подписать. — Но ведь можно было кого-то попросить, чтобы прочли! Как же это ты так?! Ну, ладно, не видел, почти не слышал, так хоть подумать мог бы!
— Да я и думать тогда не очень-то мог, — хмуро сказал Павел. — Все-таки сильно шарахнуло. Сначала думали, что не выживу, потом — что не встану, потом — что зрение не восстановится… И выжил, и встал, и увидел — и все поздно. Оказывается, Галина тете Лиде не сказала, что обо мне из госпиталя сообщили. Она сказала, что меня похитили и выкуп требуют. Денег-то никаких у тети Лиды не было… Значит, квартиру продавать. А без моего согласия нельзя. Потом оказалось, что я свою долю Галине передал, вот какую бумагу она в госпиталь привозила. А тете Лиде сказала, что я давно уже передал, еще когда поженились. Я — в госпитале, тетя Лида думает, что в плену… Конечно, заболела сильно. Я просил, чтоб хоть кто-нибудь позвонил, узнал бы, что там. Звонили, Галина отвечала, что тетя Лида в больнице. Потом уже сам звонил — в больнице да в больнице… Перед выпиской звоню — а отвечает кто-то чужой: здесь такие не живут, прежние хозяева квартиру продали и переехали на новое место. Я это новое место еле-еле нашел. Шесть метров в коммуналке, в бараке каком-то возле железной дороги, я думал, таких уже не осталось давно. Тетя Лида лежит на раскладушке, белая, как мел… Глаза открыла, меня увидела — и как засмеется! Живой, говорит, здоровый, не зря, говорит, я опять пару-тройку законов нарушила. А Галочка, говорит, где? Как же
