разница? У баб голова — не главная часть тела…
И тут он ее схватил за запястья горячими своими, шершавыми, сильными руками. Действительно сильными, чего там. Он был уже совсем взрослый мужик, бабушка была права, а она была просто пятнадцатилетняя девчонка. Но здоровая. В общем, напрасно он схватил своими погаными щупальцами ее за руки. У нее еще две ноги есть. Одной из них она пнула его в колено. Он отпустил ее руки, шарахнулся, не удержался на ногах и с размаху сел на траву. Вера вдруг заметила, что на нем вчерашние штаны — коленки от травы вон какие зеленые. На коленях ползал, идиот.
— Что ж ты делаешь? — с обидой и удивлением спросил Генка, глядя на нее растерянными глазами.
— Применяю на практике некоторые приемы восточных единоборств, — объяснила Вера. — Николай Павлович еще кое-чему меня научил. Показать?
— Дура! — зло крикнул Генка. — Нет, но какая же ты дура!
И зачем-то схватил ее за ногу. Его перстень царапнул щиколотку, и Вера, уже не сдерживаясь и вообще почти ничего не соображая, ударила свободной ногой по этому перстню, по этому черепу с костями так, чтобы этот идиотский череп своих костей не собрал.
Генка взвыл, прижал руку к груди и опрокинулся на спину. Вера немножко понаблюдала, как он ворочается в траве, перекатывается на бок, подтягивает колени к груди и закрывает глаза — совсем как вчера. Наверное, его любимая поза. Надо потом полазить по первоисточникам, может, психология на этот счет что-нибудь знает.
Генка лежал, свернувшись калачиком, прижимал руку к груди и тихо выл сквозь стиснутые зубы. А тот волк, с разодранным боком, связанный, — молчал.
Вера повернулась, без разбега прыгнула в воду, не торопясь, переплыла на свой берег, сняла майку и шорты, аккуратно развесила на ветках, а сама принялась прыгать с расколотой молнией старой березы, которую физрук превратил в почти нормальную вышку… Она прыгала, пыталась достать дно, выплывала, опять лезла на березу, и опять прыгала… Когда с того берега исчез Генка, Вера не заметила. Заметила, что на обрыве появился физрук. Стоял, смотрел сердито, учительским голосом завел нудятину:
— Отаева! Сколько раз я предупреждал, чтобы никакой самодеятельности…
Вдруг наклонился, ухватил ее за ногу, испуганно спросил:
— А это что такое? Ты где это приложилась? Что ж мне не сказала? С травмой тренироваться нельзя!
Вера глянула на свою ногу — пальцы физрука трогали синяк на ее щиколотке. Она непроизвольно дернула ногой. Физрук выпрямился, настороженно посмотрел на нее. Она посмотрела на него очень серьезно. Ишь ты, тоже руки протягивает, старый козел. Ему уже лет тридцать, наверное, а туда же…
— Николай Павлович, я больше вообще тренироваться не буду, — спокойно сказала Вера. — И в чемпионки не хочу. И вообще.
— Переходный возраст, — подумав, понял физрук. — Вот ведь, а… Но тебе уже нельзя нагрузки бросить… Тем более — сразу! Разнесет, как не знаю что. И будешь квашня-квашней, как… как все.
— Ну и что в этом плохого? — агрессивно спросила Вера.
— Ну и что в этом хорошего? — так же агрессивно отозвался физрук.
Он просто не понимал. Она всю жизнь мечтала быть, как все…
— Вот тебя опять носит где-то, а Генку в район возили, — сердито встретила ее бабушка. — В больницу, он руку покалечил, в гипс надо, а наша-то разве что умеет? Сильно покалечил. Вот ведь беда, мать без помощника осталась, а лето вон какое сухое, погорит огород…
— Да, не повезло, — посочувствовала Вера. — Бедная женщина.
Потом она, не торопясь, пообедала, сунула в рот кусок сахара и пошла навестить Генкину мать. По пути заглянула в единственный в Становом медпункт, выслушала рассказ фельдшерицы о серьезной Генкиной травме — перелом, наверняка перелом, пришлось даже перстень кусачками с пальца скусывать, а иначе никак… Посмотрела на этот перекусанный кусачками перстень — так, обыкновенная жестянка, скорее всего, сам из водочной пробки сделал. Потом дошла до окраинных огородов с согбенными спинами в ситцевых узорах — и увидела загорелую Генкину спину. Не согбенную, прямую. Он сегодня воду на огород таскал. По одному ведру, в левой руке, правая у него была в гипсе и висела в косынке, завязанной на шее бантиком. Вера прошла мимо Генки, не обращая на него внимания, поздоровалась с тетей Шурой, Генкиной матерью, поговорила с ней о том, что старшей из сестер, десятилетней Ленке, надо бы рисованию учиться, ведь умеет девка, да где ж тут учиться-то… Потом взяла у тети Шуры два старых эмалированных ведра и пошла за водой. За вечер она натаскала на поливку тридцать ведер воды из речки, и еще четыре ведра — чистой, с дальней колонки, чтобы пару дней у тети Шуры забот с водой для готовки не было. Генка тоже воду таскал, по одному ведру. Восемь ведер принес, она считала. Тетя Шура очень благодарила Веру, говорила, что таких настоящих друзей — это еще поискать, остальные только обещают, вот Кирюха обещал, а сам как в воду канул. Кирюху Вера встретила возле своего дома. То есть бабушкиного. Кирюха сидел на траве, привалившись к забору, и откровенно ждал ее.
— Привет, — сказал он, поднимаясь и улыбаясь, как последний идиот. — А я тебя жду. Где хоть ты ходишь?
— Кирилл, — сказала Вера, серьезно глядя ему в глаза. — Мне не хотелось бы делать поспешных выводов, но, кажется, вы пренебрегаете своими обязанностями лучшего друга Геннадия. Вы разве не знаете, что ему нужны помощь и дружеское участие?
— А? — сказал Кирюха и вытаращил глаза.
— Вы совершенно правы, — сказала Вера и вошла во двор, захлопнув калитку перед носом этого идиота.
Полночи она читала всякую психологическую ерунду и думала, что всю эту ерунду авторы просто передирают друг у друга. Жизни они не знают — вот это совершенно точно.
А утром приехала мама, чтобы забрать Веру домой, в город. Во-первых, дядю Пашу она прогнала, потому что столько глупости даже от папы не видела, и теперь намерена посвятить всю свою жизнь воспитанию дочери. Во-вторых — выпускной класс, золотую медаль следует получить все-таки в городской школе, а не в этой дыре, и вообще уже надо думать о будущем. Бабушка, как ни странно, на этот раз маму поддержала. Вера стала упаковывать свои вещи. Физрук чуть не запил — олимпийская чемпионка достанется другому тренеру. Завуч чуть не плакала — золотая медаль уплывала в другую школу, средний балл заметно снижался. Нинка Сопаткина покрасила волосы в цвет «лаванда», купила кроссовки на «платформе» и вообще открыто праздновала победу.
А больше никто ничего не заметил. Ну, была здесь такая. Или не такая. Или не была. А если даже и была — то не здесь.
На единственной в Становом автобусной остановке, где два раза в день останавливалась маршрутка, народу почти не было. Провожать Веру пришли только бабушка, физрук и Кирюха, теть-Катин сын. Идиот. Одноклассницы — те, с кем у Веры договор о ненападении был, — попрощались еще вчера, по одной забегая в бабушкин дом будто по какому-то делу. Библиотекарша тоже вчера заходила, с подарком — целая коробка книг по психологии, из библиотеки, конечно, она их просто списала, все равно они никому, кроме Веры, не нужны. Еще Ленка забежала, десятилетняя Генкина сестра. Принесла от матери гостинчик — стакан малинового варенья. Сказала, что мать Вере спасибо передает и будет за нее богу молиться. Бабушка усадила Ленку пить чай, скормила ей принесенное варенье и целую гору домашнего печенья, а с собой дала банку яблочного варенья и оставшееся печенье…
А на автобусной остановке почти никого не было. Только перед самым автобусом с разных сторон вдруг появились Нинка Сопаткина и крашеная шалава Любка, — наверное, убедиться, что Вера действительно уезжает. Заметили друг друга, остановились, забыли про Веру и стали издали заносчиво переглядываться. Вере стало их жалко.
А потом пришел автобус, водитель помог втащить багаж, Вера и мама вошли в салон, где тут же началась паника — так, ничего особенного, пассажиры были все больше пожилые деревенские тетки и дядьки с мешками и корзинами. Мама села и сразу стала гордо оглядываться — она еще не привыкла к тому, что Вера теперь красавица. Вера закрыла глаза и сразу уснула. Она уже давно мечтала, чтобы все поскорее кончилось, и она уснула бы. А тут как раз наконец все кончилось — вот она и уснула.
