затылок жениха, закрыла лицо руками и, осторожно подглядывая сквозь пальцы, трагическим голосом прорыдала:
— Олег! У меня нашли ВИЧ-инфекцию, гепатит-C и проказу! И коровье бешенство! Ты, почему не предупредил меня, что смертельно болен? Теперь я тоже умру!
— Что-о-о? — жених поворачивался к ней так, как будто у него все суставы заржавели. — Что ты сказала?!
— Я сказала: чеши отсюда быстро, — объяснила она уже совершенно не трагическим голосом. — Только очень быстро, пожалуйста. А то вдруг еще чем-нибудь заболеешь. Несовместимым с жизнью. А я тебе помочь не смогу, я же не практикующий врач.
Он ее за руки хватать стал, идиот. Ну, и заболел переломом нижней челюсти и вывихом правой руки. Из Вериной квартиры его уволок друг, несостоявшийся свидетель на несостоявшейся свадьбе.
Сашке она рассказала не все. Так, в общих чертах. То, что Олег обсуждал интимные подробности со своим другом, она не рассказала. Но он сам догадался.
— Тебе просто не повезло с первым мужчиной, — сказал он спокойно. — Зачем об этом думать? Это бывает. Первый блин комом…
— Он же последний, — с сердитым смущением буркнула Вера. — В смысле — единственный… В общем… Ч-черт.
— То есть как последний? — удивился Сашка. — В смысле — единственный? Ты что, замуж за меня не хочешь идти? И это после всего, что между нами было? И это после того, что ты съела мою отбивную? А мои боевые раны! Ты что, даже за муки меня не полюбила?
— Я полюбила, — сказала она и засмеялась.
— Господи, какое счастье, что ты умная, — сказал Сашка и тоже засмеялся. — Умную любить все-таки гораздо легче.
Глава 6
Вера тёзке соврала, конечно, — Становое не было брошенным и опустевшим. Покачавшись в начале девяностых на краю пропасти, поселок как-то сумел удержаться, потом постепенно стал оживать, строиться, расти, и сейчас уже был без натяжек того самого городского типа, которым когда-то назывался официально. Это потому, что несколько лет назад сюда ни с того ни с сего занесло компанию друзей, которые вырвались из города на выходные, ехали, куда глаза глядят, присматривали живописное место для привала с шашлычками — и напоролись на Становое. С его невероятными садами, бескрайними огородами и артезианскими колодцами. С его двумя чистыми речками и одним Тихим Омутом. С его сосновым бором с одной стороны и березовой рощей — с другой. С его ничейными полями со всех сторон и ничейными зданиями бывшего элеватора, бывшего заводика и бывшей фабрики на окраине. Дружеская компания остановилась на привал, пожарила шашлычков, поела-попила, побродила по поселку, поприсматривалась ко всему, поразговаривала со всеми встречными — поперечными — и уезжать раздумала. То есть кто-то из них уезжал, потом опять приезжал, потом другие уезжали и приезжали, потом какие-то новые приезжали и уезжали, но общее впечатление было такое, что дружеская компания не рассасывается. Жить они здесь собрались, что ли? Потом оказалось — да, жить собрались. Причем — жить хорошо. Ребята оказались шустрые, наверное, не слишком бедные, и Становому очень повезло, что они наткнулись на него в поисках места для привала с шашлычками. Потому что дружеская компания между шашлычками, пивком, рыбалкой в чистых речках и походами в лес за маслятами как-то очень быстро и грамотно нашла общий язык и с районной администрацией, и с невнятными владельцами пустующих зданий всех бывших производств, и с отсутствующими наследниками брошенных халуп посреди роскошных вишневых садов, — и через полтора года в Становом уже работала фирма с названием «Глубинка». Выпускала всякие соленья-варенья, квас и родниковую воду. Объемы производства были небольшие, но работы хватало для всех желающих в Становом, да еще и из города рабочих нанимали. Скупали у жителей овощи-фрукты, ягоды-грибы, платили нормально. Люди стали хорошо зарабатывать — все, не только мужики, которые раньше на стройки ездили, но и старухи, и даже дети. Раньше все на своих огородах ломались без особой надежды продать урожай хоть с какой-то выгодой, его еще до рынка довезти надо… А тут прямо с огорода покупают, да еще и спасибо говорят.
Фирма росла, крепла, без суеты расширяла поля деятельности — и через три года в Становом на месте трех соседних брошенных и разрушенных халуп вырос двухэтажный теремок, без особых затей, ничего монументального, не слишком заметный в глубине бережно сохраненных старых садов. Теремок оказался санаторием под названием «Тихий дом», и в этот санаторий повадились ездить летом состоятельные и очень состоятельные пенсионеры, а зимой — состоятельные и очень состоятельные их дети и внуки, которым обрыдли Канары и Швейцарские Альпы и захотелось невиданной экзотики. В Становом экзотики было в изобилии: прямо за высокой кирпичной оградой — аборигены, настоящие, не киношные, живущие на воле… Пейзане ходят в сапогах и в телогрейках. Штаны у них всегда в полоску. Вязаные шапки с разноцветными узорами. Пейзанки носят ведрами воду из колонок. Разговаривают с соседями через улицу пронзительными голосами. По улицам гуляют куры и собаки — ни одной породистой! Санаторий стал пользоваться бешеным успехом, особенно когда выяснилось, что мест для всех желающих не хватает, поэтому фирма вынуждена была поднять цены на путевки. Потом на опушке соснового бора построили конюшни, загоны, манежи — все, что полагается для школы верховой езды. Дорогих лошадей не покупали, поискали по окрестностям, привезли более-менее подходящих, стали растить родившихся жеребят. Все пацаны Станового мгновенно ломанулись проситься в помощники конюхов. Двоечников и хулиганов не брали. Курящих не подпускали близко. Бутылка пива приравнивалась к измене Родины. Отлучение от конюшни, даже на время, было для пацанов глубоким личным горем и всенародным позором. Матери бывших двоечников и хулиганов дарили директорам фирмы на дни рождения пироги с яблоками, домашнюю ветчину, вышитые полотенца и снопы гладиолусов из своих палисадников. Директора с благодарностью принимали подарки и спрашивали, не нужна ли какая помощь. Директоров в фирме было семь человек, считая одну директоршу, и поговаривали, особенно в первые годы, об их бандитском прошлом. Жители Станового всех семерых директоров обожали. Не обожали только те, которые уже совсем спились, поэтому не могли рассчитывать найти работу, да и не искали. И еще старый ветеринар их не обожал, потому что всю жизнь был единственным, а тут вдруг понаехали какие-то молодые с дипломами, и хотя старому ветеринару предложили хорошую работу в ветлечебнице при конюшнях, он все равно обижался, потому что был уже не единственным, а одним из пяти.
Когда бабушка была жива, Вера каждое лето проводила здесь. На перемены особого внимания не обращала, если бабушка сама о них не заговаривала. Большинство нововведений бабушке нравились, и Вера привыкла думать, что это хорошо. В принципе, ей не было никакого дела до этих перемен, каждые каникулы, а потом — каждый отпуск она только и делала, что с утра до вечера возилась с бабушкиным хозяйством, с огородом, садом, курами и козой. Кур было много, целая толпа, совершенно неуправляемая толпа, безмозглая и истеричная, под предводительством всегда революционно настроенного петуха по имени Сталинский Сокол, который считал своим долгом каждый день вести свой народ на завоевание сопредельных территорий, а Вере потом приходилось бегать по чужим огородам и депортировать эту безмозглую толпу в родные пенаты. Коза по имени Козочка была существом необыкновенного изящества, с фигурой юной лани, белоснежной волнистой шерстью, тихим застенчивым голосом и доверчивыми светло- зелеными глазами. К сожалению, Козочка тоже больше всего любила путешествия по чужим территориям, удержать ее не могла никакая веревка ни на каком колышке, она перегрызала любую веревку или выдирала из земли любой колышек и спокойно отправлялась в путешествие. С чужих территорий ее не гнали за неземную красоту и застенчивый голос, дети обнимали ее и вплетали в сверкающую волнистую шерсть цветочки и бантики, взрослые кормили с ладони хлебом и сахаром и фотографировали своих чад в обнимку с прекрасной козой. Вера иногда тратила часы, чтобы отыскать эту тварь. В общем, забот у нее было полно, да еще в доме все время приходилось что-то поправлять, подновлять, где обои поменять, где оконные рамы покрасить… Бабушка удивлялась:
— Зачем тебе? Вот помру — и продавай ты этот дом, ну его совсем… Ведь не будешь здесь жить, что
