точно опоздает! Чтоб они провалились! А настроение у нее было почему-то замечательное.
Глава 2
— Фольклор! Истоки родной речи! Жемчужное месторождение русского языка! Совсем ничего не знают! Ни-че-го! Как же это можно? И это — будущие педагоги! — Мириам Исхаковна бросила на подоконник сумку и полезла в шкаф за своей чашкой, не переставая горестно причитать: — Даже былин не знают! Даже пословиц не знают! Особенно девки! Сидят, глазками хлопают, губки надувают, причесочки ручками трогают!.. Мерзавки тупые!
— А жемчужное месторождение — это где? — спросила Вера, с треском сдирая с шоколадки фольгу.
Вообще-то у нее было прекрасное настроение, к Мириам цепляться она не планировала, но ведь Мириам сама напрашивается. Девки ей не нравятся, ишь ты. Мерзавка тупая.
Мириам Исхаковна дернулась, как ужаленная, грохнула посудой в шкафу, резко повернулась и с ужасом уставилась на Веру:
— Вы что, даже этого не знаете, Верочка, дорогая?!
— Не-а, — безмятежно ответила Вера и сунула в рот сразу половину шоколадки.
— Жемчуг образуется в морских раковинах, которые водятся в определенных широтах, — флегматично заметил Георгий Платонович Отес, не отрываясь от газеты. — Главным образом, в теплых водах. В Индийском океане, например. У побережья Японии тоже водятся. Но японцы уже давно научились разводить таких раковин на специальных морских фермах.
— Георгий Платонович, при чем тут японцы? — возмутилась Мириам Исхаковна. — Мы говорим о русском народном творчестве! Самобытном!
— Ни при чем, — покладисто согласился Отес. — Если о самобытном — тогда, конечно, японцы ни при чем.
Он невинно глянул поверх газеты, перевернул страницу и опять уткнулся в текст. Отесу было семьдесят пять лет, до нынешнего литературоведения он прошел огни, воды, медные трубы, горячие точки, холодные льдины и все остальное. Индийский океан и японское побережье он наверняка тоже прошел. Отес был умен, как бес, добр, как ангел небесный, студенты его боялись и обожали, за глаза звали «Отес родной», даже самые безбашенные учили его литературоведение всерьез, всерьез же расстраивались, если получали тройку, а двоечников у него вообще не было. Вера смутно сожалела, что Георгию Платоновичу уже семьдесят пять. Мириам об этом не помнила и строила ему глазки.
— Месторождение жемчуга — в навозе, — вдруг подал голос Петров, открыл глаза, потянулся и зевнул во весь рот. — Навозну кучу разгребая, петух нашел жемчужное зерно… Вера! Ты даже этого не знаешь!
— И этого не знаю, — согласилась она. — А вот что я знаю совершенно точно: через полтора часа второй курс, и трое с дневного на пересдачу, и Семенова с утра на после обеда попросилась, ей ребенка не с кем было оставить… Я ж тут до вечера застряну, а дома только шоколад и пачка соли. Между прочим, ты меня на базар обещал отвезти, а сам дрыхнешь.
— Ну, разбудила бы, — ответил Петров и с кряхтением полез из кресла. — Обещал — отвезу. Подумаешь, полтора часа… За полтора часа мы три базара объедем.
— Принято говорить не «базар», а «рынок», — как бы между прочим заметила Мириам Исхаковна. — «Рынок» — это по-русски. А «базар» — это по-турецки, кажется. Или по-арабски. В общем, как-то по- восточному.
— Ну, вам виднее, — согласился Петров. — По-восточному так по-восточному. Хотя… минуточку…
Он полез в карман, вытащил плотно сложенный полиэтиленовый пакет, неторопливо развернул его, удивленно уставился на крупную черную надпись на желтом фоне и с недоумением спросил:
— Это разве арабская вязь? Гляньте, Мириам Исхаковна! По-моему, это все-таки не по- восточному.
На боку пакета было написано BAZAR. Мириам Исхаковна обиделась.
— Ну, уж точно — не по-русски, — начала она склочным голосом, на глазах закипая. — Уж чего-чего, а кириллицу от латынщицы я могу отличить!
— Латынщица — это кто? — с любопытством спросила Вера, с треском разворачивая вторую шоколадку.
— Вы и этого не знаете! — со злобным торжеством заорала Мириам Исхаковна, мигом поворачиваясь к ней.
— Не знаю, — призналась Вера и виновато повесила голову. — Даже не слышала никогда.
Петров заржал. Отес невинно смотрел поверх газеты. Мириам Исхаковна задыхалась от гнева. Наконец отдышалась, закрыла глаза и трагически прошептала:
— И такие люди преподают в университете. Учат будущих педагогов. Интересно, чему могут научить? Пить чай с шоколадом в рабочее время? Спать посреди дня в деканате? Сводить со студентами личные счеты? По базарам шляться?
— По рынкам, — подсказал Петров, старательно рисуя на своем пакете толстым красным фломастером новую надпись: RYNOK.
Мириам Исхаковна открыла глаза, схватила с подоконника свою сумку и потопала из комнаты, на ходу угрожающе пообещав:
— Я чай пить не буду!
Дверь за ней оглушительно хлопнула, Отес сложил газету и с удовольствием отметил:
— Вы хулиганы, молодые люди.
— Ну, уж прям, — обиделась Вера. — Я ж не виновата, что ни одной латынщицы в глаза не видела. И не слышала никогда. А вы слышали, Георгий Платонович?
— Ну, как сказать, — задумчиво отозвался Отес. — Кажется, ее все-таки по-другому звали. Давно это было.
Они с открытой симпатией поулыбались друг другу, а Петров отобрал у Веры шоколадку, сунул ее в рот и важно, хоть и несколько шепеляво, объявил:
— Я догадался, в чем дело. Она тебе шоколад не может простить. У нее диета, а ты тут нарочно фольгой шуршишь. А что за личные счеты со студентами? Вот этого я не понял.
— А я Кошелькова только что зарезала. Наверное, нажаловался уже.
Кошельков был любимчиком Мириам Исхаковны, надеждой и опорой русского народного творчества, красавцем мужчиной и клиническим идиотом.
— У-у-у, это серьезно, — загрустил Петров. — Это жди разборок. У него же мама не то в газете, не то на телевидении… Склочная — базар отдыхает. И рынок тоже… А за что ты его?
— А за руки хватает.
— Как это? — в один голос удивились Петров и Отес.
— Да как всегда, — недовольно сказала Вера. — Сел отвечать, ручонку через стол тянет, мои пальцы потрогать норовит, а сам через каждое слово: «Вы понимаете? Вы понимаете?» Конечно, не понимаю. Никто бы не понял. Абсолютную ахинею несет.
— А Исхаковна говорит, что у него исконная русская речь. Или посконная? — Петров повспоминал и нерешительно уточнил: — Или сермяжная. В общем, жемчужное месторождение: тудыть, мабуть, надысь… Инда взопрели озимые.
— Надо же! — искренне удивилась Вера. — А с остальными он нормально. В смысле: отстой, о-кей, непруха, сидюшник… За «клаву» с нуля бабок немерено забашлял. И все такое… Может, не надо было его резать? По крайней мере, бытовую психологию он превзошел. Молодец. Хотя за руки хватал. Идиот.
— А не родись красивой, — злорадно заявил Петров.
Вера помрачнела.
— Ты поспал? — ласково спросила она.
— Поспал… — Петров насторожился.
