надеюсь, у вас-то оправдательного приговора не будет?
— Да погодите, — сказал Виктор Викторович, отставляя бульон и принимаясь за кашу, чтобы скрыть наклоненное к тарелке лицо. В каше расплывался кусочек масла, а от масла у него усы становились маслеными. — Мы еще только первый раз про радиозавод, может быть, услышим, а пока вторую неделю только про контрабанду, но это обвинение само так ведет. А про убийство вообще пока ни сном ни духом…
— Но вы, я надеюсь, понимаете значение этого дела? Три года расследовали, сами знаете где. Тут же еще важны тонкости квалификации, а присяжные могут не разобраться. Им же все, этим присяжным, надо разжевать, — сказала Марья Петровна. — Как вот эту кашу. Ой, тяжелый иногда такой народ попадается…
— Да нет, что ж тут такого? — сказал он, — Я в Саратове тридцать дел с ними провел, и здесь присяжные, в общем, такие же, даже культурнее. Они и в хозяйственных делах тоже вполне могут разобраться. У меня в Саратове как-то раз…
— Да что вы все заладили, Виктор Викторович: Саратов да Саратов! То был Саратов, а тут уже не Саратов, хотя мы вас для этого, собственно, и пригласили, чтобы вы делились опытом. А у вас, кстати, тут пока что и квартиры нет.
— Квартиры нет, — согласился он, отставляя так и недоеденную кашу и принимаясь за чай. — Дочка хотела на каникулах внуков привезти, так негде даже и поселить.
— Вот-вот, — сказала она, поднимаясь. — Вы заходите ко мне посоветоваться, если там сложности какие- нибудь. Все-таки это нерядовое дело.
— Хорошо, — сказал Виктор Викторович, отсчитывая деньги для официантки, и поглядел ей вслед, уже не скрывая страха и неприязни.
Вторник, 27 июня, 14.15
Журналист быстро выскользнул в коридор. Дверь соседнего зала была открыта, словно дверца клетки, и сквозь нее были видны солнечные пятна на полу, но сам зал был уже пуст, как и коридор, и Кузякин побежал вниз по лестнице. В холле тоже никого не было, но милиционеры на посту возле двери показались ему как-то особенно сосредоточенны, а все остальное было, в общем, как обычно. Зато во дворе стояла группа человек в десять, они оживленно говорили и обменивались телефонами, щелкая кнопками мобильников. Журналист узнал в лицо некоторых из них: вот адвокат, а вот женщина, которую он встретил на днях возле соседнего зала, наверное жена подсудимого, остальные, тоже смутно знакомые по встречам в коридоре, — наверное, присяжные.
— Здравствуйте, — сказал он, подходя к этой группе, в которой все разговоры при его появлении сразу смолкли. — Вы присяжные?
— Бывшие, — сказал наконец один из них, наиболее уверенный в себе, после того как все промолчали. — А вы-то кто?
— Я журналист, — сказал Кузякин.
— Это тоже присяжный, из соседнего зала, — сказала седая женщина в водолазке, которая, наверное, считалась у нее парадной, настороженно и даже враждебно.
— Ну и что? — сказал Кузякин, — Там, в зале, я присяжный, а вообще Журналист.
— Что вы хотите? — спросил, тоже настороженно, первый мужчина.
Краем глаза Журналист увидел, что из дверей суда уже вышли и стоят на крыльце другие присяжные из его коллегии: Алла, Фотолюбитель и Ри.
— Я хотел только спросить… — вежливо объяснил он. — Мы слышали, что вы только что оправдали человека. Мы хотели спросить, как это было, что там за история?
— Не говорите ему ничего, — сказала жена подсудимого с заплаканным лицом и черными подтеками от туши под глазами, — А то моего опять заберут. Пожалуйста!
— Да нет, ну что вы, — успокоил ее адвокат, вполне уверенный в себе. — Ни вашему мужу, ни бывшим присяжным этот разговор уже ничем не грозит. Он может повредить вам, молодой человек, так что вы лучше все-таки проходите.
— А где подсудимый, его уже отпустили? — спросил Кузякин.
На крыльце суда появились Океанолог и Старшина, Алла и Ри подошли поближе.
— Это я его защищал, — с достоинством сказал адвокат, видимо не очень известный и желавший в полной мере насладиться своей победой, — его обвиняли в пособничестве убийцам, но он был всего лишь случайный таксист. И вот эти присяжные, честь им и хвала, его оправдали. Все. Проходите, если не хотите, чтобы вас увидел ваш прокурор и заявил вам завтра отвод, молодой человек.
Окруженная бывшими присяжными жена бывшего подсудимого охнула, посмотрев в сторону запасного выхода: оттуда, ничего не видя и не понимая, с блаженной и слепой улыбкой, шатаясь, спускался давешний сокамерник Лудова Палыч. Присяжные из обеих коллегий приросли к месту, пораженные этим, ими же сотворенным, чудом, а откуда-то вдруг вынырнувшие родственники и друзья двух других подсудимых стали поздравлять оправданного и жать ему руки, хотя и с выражением несколько искусственным.
— Ничего… Они тоже… — просипел, чуть не падая, освобожденный, — Толик просил передать… Извините, я сейчас не могу.
— Позвоните нам вечером, — отмахнулась жена, уводя мужа подальше от суда.
Вторник, 27 июня, 10.00
Присяжная Алла Суркова, едва зайдя домой, сразу отправилась в сквер гулять с собакой. Но пес был уже так стар, что прогуливался без охоты, норовя присесть возле ног хозяйки.
— Ну иди, Кристофер, иди делай свои дела, будешь ночью скулить потом…
Возле сквера остановилась новая блестящая машина, и Алла увидела, как из-за руля вылезает ее собственный сын Лешка. Он уже шел к матери с кучей пакетов из магазина «Седьмой континент».
— Это тебе, мать, — радостно сказал он, целуя ее в щеку, — Я потом наверх снесу.
— У тебя опять новая машина?
— А, эта… Я взял попробовать, покататься. Тебе нравится? Тогда куплю. — Лешка поставил пакеты на клумбу, присел перед псом, который сразу обрадованно повалился на спину, и стал чесать ему брюхо.
— Да мне и старая твоя нравилась, — сказала Алла, — А ты что, мимо ехал?
— Не, я специально, — сказал сын. — Позвонил — тебя нет, я сообразил, что ты с собакой гуляешь, вот только в магазин заскочил, и к тебе.
— Я, вообще, случайно рано освободилась, — сказала она. — В суде в половину шестого положено заканчивать, но там каждый день раньше отпускают. Бардак!
— В суде? — удивился он. — Что ты там делаешь, мать?
— Я же присяжная, — сказала она. — Вторую неделю уже туда хожу. Тебе что, отец не говорил?
— Нет. Для чего ты туда пошла? Там разве деньги платят?
— Ну, немножко платят, тем более у меня же в школе отпуск длинный. Да и интересно, можно же посмотреть разок. А ты вот даже и не знал…
— Ну да, если отпуск, — согласился сын, — Но я бы не пошел. Ты что, еще не поняла, что такое наш суд? А, мам? Ты же сама раньше бизнесом с нами занималась. У нас же обыск был, еле откупилась. Ты забыла? Какой суд?
— Ну, вот я теперь и есть суд, — сказала Алла. — Вот как раз для этого.
Сын насмешливо посмотрел на мать, но обнял ее и зарылся носом в ее волосы, которые и после этого остались немыслимым образом аккуратно уложенными. Он знал этот мамин фокус, но так и не смог понять его секрета. Конечно, она была ему родной, единственной, и он, в общем, уважал отца за то, что отец никогда не сможет полюбить другую женщину. Хотя мать отказалась переезжать в новый дом, и ее не было с ними в самую трудную минуту, когда нависло уголовное дело по таможенному складу. Она не испугалась, конечно, просто щепетильность, ее уж не переделаешь. Одно слово: Сольфеджио. Он отступил в сторону и начал смеяться:
— Ой, мама, мама, как я тебя узнаю!.. Кого хоть ты судишь?
— Да там одного, такого же, как ты, — сказала она, — Вот повзрослеешь немного, я тебе тогда расскажу. Тут отец, кстати, был, денег оставил. Может, тебе надо?
— Мне?! Да мне-то зачем? Может, лучше я тебе дам? Тебе на что надо? Может, вот Кристофера полечим у хорошего ветеринара? А? Полечить тебя, Кристофер?
— Да его лечи не лечи, — сказала Алла, — Это старость называется, это уже не лечится. Не все в этой жизни лечится, дорогой ты мой сынок.
— Ну ладно, ладно, опять учить. Вот, только придешь к тебе, ты сразу и учить, так же нельзя. Пойдем, я пакеты отнесу, училка.
Они пошли к подъезду, и пес сразу радостно побежал следом.
Вторник, 27 июня, 18.00
Присяжный Петрищев зашел в церковь, перекрестится и замер посредине, ожидая, когда священник, чем-то занятый у алтаря, обратит на него внимание. Наконец отец Леонид его заметил и, блеснув в полутьме нарочито немодными очками, с дежурной приветливостью махнул ему рукой. Петрищев пошел через почти пустую в этот час церковь в сторону алтаря, и священник отметил, что вид у него был уже куда более свежий, одет он был аккуратно и сохранял теперь лишь отдаленное сходство с медведем.
— А вы, я смотрю, уже и подстриглись, — сказал батюшка. — Так вам хорошо, очень хорошо, это правильно. Человек создан по образу и подобию Божию, нельзя, сын мой, опускаться. Вот видишь, вера твоя спасает тебя. Сколько ты уже не пьешь?
— Вторую неделю, батюшка.
— Молодец! Ну и чем ты еще занимаешься?
— Книжку читаю, как вы велели, и в суд хожу, — отчитался Петрищев. — В суд присяжным, мы там контрабандиста судим, я же вам говорил…
— По правде судите? — спросил вскользь священник, у которого не было много времени, чтобы выслушивать рассказы Медведя о каком-то контрабандисте.
— Стараемся по правде, батюшка. Только иногда ругаемся там. Не по делу, а так, из-за пустяков, в общем. Люди все уж больно разные. А это делу может повредить.
— А! — обрадованно сказал священник, который знал рецепт от такой беды, — Вы вот
