Александровна и Саша ей помогут. К тому же, Галя еще недостаточно взрослая, чтобы вот так сразу понять замужество матери и смириться с присутствием в доме чужого человека.
На самом деле Александре Александровне просто очень не нравился этот чужой человек. Он был совсем чужой. Совершенно парвеню. Именно таким она представляла себе сумасшедшего комиссара Федю Клейменого по рассказам своей матери, княгини Александры Павловны.
Они переехали, Директор сказал товарищам по партии, что женится на внучке Старика, товарищи простили его за развод и оставили в своих рядах.
Лида жила непонятно. Навещая отселенную толпу, о себе ничего не рассказывала, одинаково жадно расспрашивала и о Гале, и о Саше, и о самой Александре Александровне. Приносила деньги и кое-что из распределителя. Очень огорчалась, что Александра Александровна подрабатывает уроками английского. Говорила, что чувствует себя виноватой из-за этого. Что хотела бы обеспечить и няню, и ее дочь так, чтобы они никогда ни в чем не нуждались. Вспоминала блокаду и Александру Павловну. Говорила, что скучает одна в четырех стенах. К себе в гости никогда не звала. Александра Александровна заранее придумывала предлоги для того, чтобы отказаться, если позовет. Но она так и не позвала.
Два раза за ней заезжал Директор, заходил в квартиру, ни с кем не здоровался, цепко оглядывался, пренебрежительно цыкал зубом, ни с кем не прощался, уводил жену. В первый раз, закрывая за ними дверь, Александра Александровна услышала, как Директор, неторопливо спускаясь по лестнице, говорил, не понижая хорошо поставленного начальственного голоса:
— Ты все-таки думай, с кем можешь общаться. С прислугой чай пить! О моем положении подумай. Я не допущу, чтобы ты меня позорила. Если с холуями вась-вась, так они вообще охамеют. Начнут воображать, что тоже люди…
— Замолчи! — шепотом крикнула Лида. — Как ты можешь говорить такие…
Александра Александровна больше ничего не услышала. Да ей и этого слышать не обязательно было. Она и раньше знала, что Директор — совершенный парвеню.
Пару раз Галю мать брала к себе на денек-другой. Оба раза Галя возвращалась хмурая и молчаливая. В третий раз ехать в гости к матери почти грубо отказалась. Мать не настаивала, уехала расстроенная. Александра Александровна качнула головой, посмотрела на Галю укоризненно.
— Я там не могу! — сорвалась Галя. — Там плохо! И этот… мизерабль пьяный! Ненавижу! Зачем мама за него вышла?!
Пришлось отпаивать Галю валерьянкой и проводить с ней воспитательную беседу. И не один раз.
Постепенно все как-то пришло к общему знаменателю, успокоилось, притерпелось. Два дома жили отдельными жизнями, которые все больше разнились. Эти разные жизни не связывала даже Лида, хоть и приходила часто, со временем, кажется, еще и чаще, чем прежде. Сидела подолгу, часами разговаривала с Александрой Александровной — все больше об их общем прошлом или о будущем Гали и Саши. Делала уроки с Галей. Гордилась Сашей, ставила ее Гале в пример: Саша в шестнадцать лет закончила школу и поступила в институт иностранных языков! И без всякого блата! И ты посмотри: ведь еще даже диплом не получила, а ее уже приглашают работать в несколько мест — и переводчиком, и преподавателем, и гидом! Перед ней все дороги открыты! А все почему? А все потому, что девочка умеет добиваться поставленной перед собой цели!
Вообще-то Саша поставленной перед собой цели не особо добивалась. Само все как-то удавалось, чего там добиваться. Да и цель она перед собой поставила вполне достижимую: получить специальность — и по этой специальности работать. Как все. В трудовом коллективе. Выходить утром из дому и идти на работу. Возвращаться вечером с работы домой. Трудовые будни — праздники для нас. Вступить в профсоюз. Встать в очередь на квартиру. Чтобы было куда возвращаться с работы. А то ведь ни у одной из Александр Комисаровых никогда не было своего жилья.
Саша получила диплом, прибежала домой, чтобы показать его маме, а потом собиралась рассказать ей о Митьке. О том, что они собрались пожениться, и о том, что она собралась родить ребенка, у которого будет отчество Дмитриевич. Или Дмитриевна. Александра Александровна ждала дочь у празднично накрытого стола. Лида и Галя уехали за подарком для Саши в какой-то распределитель и никак не возвращались. Две Александры Комисаровых ждали их, разговаривая на смеси пяти языков — для развлечения — о будущем Александры младшей. Радовались. Даже смеялись иногда, что с ними обеими случалось чрезвычайно редко.
Когда раздался звонок в дверь, обе пошли открывать, чтобы скорее порадовать новостями Лиду и Галю…
— Н-ну? — сказал Директор хорошо поставленным, но несколько охрипшим начальственным голосом и шагнул через порог, цепляясь за дверь мясистыми начальственными пальцами. — Н-ну, шо такое? А? Хде?
— Лида и Галя ушли, — сказала Александра Александровна по-русски и быстро добавила по- французски для дочери: — Немедленно позвони в милицию… нет, лучше в пожарную команду, они приедут быстрее. Скорее, Саша, он очень опасен. Я попробую его задержать.
— М-лчать! — рявкнул Директор, с грохотом захлопнул дверь и шатнулся вперед, протягивая к Александре Александровне мясистые пальцы. — Хто тебе Лида? А?! Ли-ди-я Ва… Васильна! Поняла? Ты-ы- ы… отброс! Ту… ту-не-ядка!..
Саша метнулась в кухню. К телефону. Палец не попадал в дырочки диска. Потом долго не отвечали. Наконец ответили.
— Скорее, — сказала Саша в трубку. — Пожалуйста, скорее!
— Адрес какой? — равнодушно спросила трубка.
Саша скороговоркой назвала адрес.
— Что вы там как из пулемета? — недовольно пробурчала трубка. — Мне ж записать надо. Повторите еще.
В прихожей вскрикнула мама. Саша уронила трубку и помчалась в прихожую. Там Директор запихивал ее маму в стенной шкаф. Запихнул, задвинул дверцу, повернул ключ в замке. Саша бросилась на него, как кошка на кабана. Кабан удивленно хрюкнул, стряхнул ее с загривка, повернулся и небрежно, без замаха, ткнул кулаком в солнечное сплетение. Саша упала на колени, потеряла дыхание, не видела ничего, на ощупь потянулась к ключу в двери, за которой билась и кричала мама.
— Ку-уда? — весело сказал Директор. — Т-ты…шалава… знай свое место… Я т-те покажу пардон- мерси… Я т-те дам спик инглиш… Твое м-место — на к-ленях… на карачках… вот так и живи.
Саша уже почти дотянулась до ключа, уже ощутила кончиками пальцев его спасительную прохладу…
— Не, ну ты тупая, — удивился Директор и ударил кулаком по ее протянутой к ключу руке. Рука повисла плетью. — Я те сказал: на карачках! Вып-лнять!
— Саша! — закричала мама. — Саша, беги!
Саша наконец сумела вдохнуть и стала подниматься, но тут Директор выругался и пнул ее ногой в грудь.
Очнулась она в столовой, на полу рядом с празднично накрытым столом. В разодранной одежде, избитая и изнасилованная. Директор сидел за столом, с чавканьем жрал что-то из общего блюда, запивал кагором из горлышка бутылки, цыкал зубом. Вытирал толстые начальственные пальцы о скатерть. Один раз промахнулся, вытер пальцы не о скатерть, а о подол рубахи, выбившейся из штанов и неровно висящей с одного бока. Выругался, попробовал заправить рубаху за ремень, сидя не получилось, тяжело полез из-за стола, повернулся, увидел Сашу. Цыкнул зубом, насмешливо сказал:
— Очухалась. То-то. При нашей бедности — такие нежности… Иди старуху свою подними. Разлеглась там поперек дороги. Ишь, театр мне тут устроили, цирлих-манирлих. Шевелись давай. Я и так уже на коллегию опаздываю.
Заправил рубаху в штаны, подтянул галстук, снял пиджак со спинки стула и стал его надевать. Совершенно спокойно.
Саша с трудом поднялась и, цепляясь за стены, побрела в прихожую, уговаривая себя, что ничего страшного с мамой не случилось. Ведь Директор совершенно спокоен. Если бы что-то было… не так, он не был бы так спокоен. Совершенно.
Мама лежала лицом вниз, вытянув вперед руки. Пальцы, разбитые в кровь, были до сих пор сжаты в
