Раз пять звонила Оксана Петровна, два раза — Валентина. Оксана Петровна интересовалась, как кушает Настёна и умеет ли повар санатория делать правильные пирожки с картошкой и с жареным луком. Валентина в первый раз спросила, как себя Настёна чувствует. Ответ Александры до конца не выслушала, буркнула: «Попозже позвоню», — и повесила трубку. Второй раз позвонила на исходе второй недели их пребывания в санатории, долго распространялась о пользе свежего воздуха для растущего организма, пару раз без всякой связи со свежим воздухом вяло обругала своего козла. Похоже, опять была «слегка пьяная». В самом конце длинной, но малосодержательной речи вспомнила:
— Да, я же не сказала… Вы же там еще на две недели остаётесь. Ты ж говорила, что Настёне это полезно? Ну вот. Все уже оплачено. Завтра кто-нибудь бумаги в дирекцию повезёт, так, может, и я к вам на несколько минут заеду. Но у меня тут работы до хрена, я тут не баклуши бью. В общем, некогда мне. Так что если не заеду — ты не беспокойся. И Настёне скажи, чтобы не беспокоилась.
А никто и не думал беспокоиться. Если Александра и беспокоилась о чем-то — так это о том, не нагрянут ли родители Настёны ни с того — ни с сего, не осложнят ли им жизнь. А Настёна, похоже, и об этом не беспокоилась. Она ни разу не вспомнила ни о маме, ни о папе, ни о бабушках. Настёна жила, как Маугли, впервые оказавшийся в лесу. Принюхивалась к новым запахам, прислушивалась к новым звукам, присматривалась к новым существам… Как-то быстро начала говорить. Охотно знакомилась с отдыхающими из других коттеджей. Это были все больше немолодые супружеские пары, важные, как швейцар в «Метрополе». Из бывшей партийной элиты, но не те, которые в оппозицию идут или в окна сигают, а те, которые нечувствительно вливаются в новую элиту, добавляя ей градуса и определяя букет. Метропольско-швейцарская элита рассыпалась перед Настеной мелким бисером, а сквозь Александру смотрела оловянными глазами. Потом, наверное, кто-то пустил слух, что она из княжеского рода, и к ней стали подходить с ласковыми разговорами: мы с тобой одной крови, ты и я… Разговаривать с этой кровной родней Александре не хотелось, было у нее такое ощущение, что подходит поговорить все больше родня приснопамятного комиссара Феди Клеймёного. Конечно, они не виноваты, что прадеды у них не князья. Но и она не виновата, что кухаркины дети и в третьем поколении так и не научились ничему. Это при практически безграничных возможностях. Или потому и не научились? Зачем им было чему-то учиться, если возможности и так безграничны? Не хочу учиться, а хочу управлять государством… Тараканы.
Настёна вырастет совсем другой.
За месяц в этом закрытом санатории — заповеднике Настёна выросла, похудела, загорела, очень окрепла и научилась болтать, не замолкая, кажется, ни на одну секунду. Валентина сама приехала их забирать, при встрече удивилась, долго рассматривала дочь, осторожно задавала вопросы:
— Тебе тут холосо было? А, Настён? Тебе тут понлавилось?
— Хор-р-рошо! — уверенно отвечала Настёна. — Зер гут! Мама! Надо говорить: понр-р-равилось!
— Ни хрена себе, — задумчиво бормотала Валентина и со странной опаской косилась на Александру. — Это что ж такое, а? Это она уже все говорит, да? И на иностранных языках тоже? А что дальше-то будет?
— Настя пока далеко не все говорит, — честно призналась Александра. — И даже то, что говорит, не всегда понимает до конца. И какие там иностранные языки, что вы… Так, несколько слов. Но я надеюсь, что дальше все будет хорошо. У Насти очень тонкий музыкальный слух, очень цепкая память и выраженная способность к подражанию. Я уверена, что несколькими языками она овладеет без особого труда. К тому же, это ей очень нравится. Врожденный дар, да плюс желание развивать его, да плюс возможность это желание воплотить…
Так Александра метала бисер перед Валентиной все время, пока знакомый бронированный джип вез их домой. Знакомого майора в этот раз не было. И знакомых машин сопровождения с мигалками и сиплыми голосами не было. Наверное, Валентина заметила, что Александра этому обстоятельству удивилась. Злорадно ухмыльнулась, коротко объяснила:
— Окоротили моего понтярщика. Следят, чтобы не превышал… Ну и правильно. Народ голодает, а ему жемчуг мелок. Козел.
Как и в чем окоротили полковника, Александра не поняла. Да особо и не старалась понять. В квартире были тишина, покой, порядок. Валентина появлялась только к ночи — на работе неприятности, — напивалась и засыпала. Полковник вообще не появлялся — они с Валентиной, оказывается, уже развелись. Встречались иногда в охранном агентстве, имущество делили. Особо не собачились, делили по понятиям.
А через неделю после возвращения Настёны из санатория полковник по дочери соскучился. Заехал в субботу до обеда, сказал, что хочет повезти Настёну в парк. Ведь родной отец имеет право провести с ребенком хотя бы один день в месяц?
Настёна от отца отвыкла, наверное. На руки не шла, разговаривать не хотела, отворачивалась. Полковник расстроился.
— Придется тебе с нами ехать, — сказал он Александре. — При тебе она спокойная… Настёна, а если мы Сашу с собой возьмем, ты поедешь?
— Да, — согласилась Настёна. — С Сашей поеду. Она лучше всех.
Наверное, эти слова включили в голове полковника какую-то реакцию. Александра вовремя не поняла опасности. Заметила только, что полковник ни с того — ни с сего прямо в машине стал рассказывать дочери, какой он великий и могучий. Его все слушаются, потому что он самый главный начальник. Всех победит, всех по стенке размажет и в землю зароет. Настёна слушала без интереса, отцу вопросов не задавала. Задавала Александре: это дерево клен? Нет? А кто? Липа? А почему? Полковник хмурился и замолкал.
А потом все это и случилось. В парке было не слишком много народу. Даже мало народу было. Сквозь толпу проталкиваться не приходилось. Наверное, поэтому полковник так долго не мог найти виноватого.
Виноватый сам его нашел.
Тщедушный дядька лет пятидесяти устало шаркал навстречу, нёс обшарпанный полиэтиленовый пакет. Ручка оборвалась, пакет перекосило, из него на землю вывалилась буханка хлеба, и посыпались мелкие картофелины. Дядька ахнул, подхватил пакет двумя руками, спасая остальное содержимое, присел на корточки и принялся суетливо подбирать рассыпанное.
В этот момент с ним поравнялся полковник, ведущий Настёну за руку. Настёна шагнула к дядьке с пакетом, потянула отца, громко сказала:
— Уронил! Сейчас я помогу. Мы все соберем.
— Нет-нет, я сам! — всполошился дядька. — Не надо мне помогать!
Чего он так испугался? Может быть, думал, что кто-то хочет поживиться за его счет? А у него, наверное, и так этот хлеб и эта картошка были единственным пропитанием для всей семьи на целую неделю. В общем, с испугу он, не поднимаясь с корточек и не оглядываясь, поднял одну руку и выставил локоть, вроде бы защищаясь от возможного нападения. Или обозначая границы занятой территории: внимание, идут земляные работы. Что-то в этом роде. Никого он задевать не собирался. Но полковник решил, что собирался. Причем — собирался напасть. И даже уже почти напал. И не на кого-нибудь, а на его дочь!
Полковник что-то сказал водителю, который так и ходил за ними по аллеям парка, и тот побежал к выходу. Дядька уже почти собрал свою картошку в драный пакет, но полковник пнул пакет ногой, и картошка опять рассыпалась. Еще больше.
Дядька поднял голову, посмотрел непонимающе, растерянно спросил:
— Зачем вы так?.. Это же хлеб…
Он даже не рассердился. Он действительно ничего не понимал.
— Папа, зачем? — с той же растерянной интонацией спросила Настёна.
По аллее от выхода бежал водитель. Подбежал, молча кивнул, оглянулся. Александра тоже оглянулась — милиция.
— Давай-ка девочек в машину, — сказал полковник водителю. — Я через пару минут…
Он опять будет показывать свою крутизну, — поняла Александра. Махать кулаками, а потом — удостоверением. Что она могла сделать? По крайней мере, она могла увести ребенка от этой картины.
Александра подхватила Настёну на руки и быстро пошла к выходу из парка, туда, где на асфальтовом пятачке у киосков стояла служебная машина полковника. Прямо под знаком «парковка запрещена». Полковник всегда приказывал оставлять служебную машину именно там, где нельзя. Это кому-нибудь
