поселилось покалывающее онемение, правая рука соскользнула с колен и повисла как плеть, и я даже не мог пошевелить ею. Голову заполнил тонкий, резкий визг, подобный пению цикад в сентябрьских холмах. Тьма подступала все быстрее.
Да, вот оно и случилось. Что-то подвергло мои тело и разум медленному параличу. Физически я уже умер. Но если сохранить волю, сознание, то еще можно спастись. Вот только удастся ли? Сумею ли я воспротивиться страшному безумию этой тишины, этой тьмы и растекающейся по телу немоты? Я понимал, что, как и у человека из рассказа о призраках, сопротивление оставалось моей последней надеждой.
Наконец оно пришло. Мое тело было мертво, я не мог даже перевести взгляд. Глаза так и остались прикованными к двери — она превратилась в темное пятно на фоне черноты.
Воцарилась непроглядная ночь: последний язычок пламени в фонаре погас. Я сидел и ждал; ум еще не покинул меня, но надолго ли его хватит? Всему есть предел, даже выносливости, порождаемой жутким страхом.
Но вот и начало конца. Из бархатной темноты появились два глаза. Матовые, молочно-белые, потусторонние — ужасные, как из мертвого сна. Я не могу описать, насколько они были красивы: словно всплески белого пламени текли к центру глаза, словно нескончаемый поток жидкого опала лился в круглый туннель. Даже будь у меня возможность, я бы не смог отвести взгляд: его приковало к страшным прекрасным глазам, а те медленно росли, не отрываясь от меня. Они приближались, и белые огненные потоки все стремительнее исчезали в пылающих водоворотах. Сосредоточенное на мне безумное внимание все углублялось, а белые пульсирующие глаза росли, росли…
Подобно неумолимому и манящему орудию смерти, глаза безымянного ужаса оказались передо мной. Медленное влажное дыхание с механической равномерностью обдавало мне лицо застоялым запахом склепа.
С обычным страхом приходит также и физический ужас, но при мне в присутствии этого невыразимого существа оставался лишь ужас мысленный, как при длящемся кошмаре. Снова и снова я пытался вскрикнуть, издать хоть какой-то звук, но тело мне не повиновалось. Я чувствовал, как схожу с ума от страха перед ожидающей меня жуткой смертью. Глаза приблизились почти вплотную — круговорот пламени в них мелькал так быстро, что я видел только мигание белого огня и тонул в мертвом дыхании, как в глубоком море.
И вдруг мокрый, ледяной рот, бесформенный, как у каракатицы, накрыл мой. Ужас медленно высасывал из меня жизнь, но, когда меня окутали огромные содрогающиеся складки похожей на студень плоти, воля вернулась ко мне, тело проснулось в последнем рывке, и я вступил в схватку с окутавшей меня безымянной смертью.
Но с чем я сражался? Руки свободно проходили сквозь призрачную плоть, превращавшую меня в лед. С каждым мигом меня опеленывали все новые студнеобразные складки. Я старался оторваться от губ этого жуткого существа, но, даже если мне удавалось на мгновение отвернуться и глотнуть воздуха, холодный сосущий рот накрывал мое лицо, прежде чем я успевал закричать. Кажется, я боролся несколько часов, отчаянно, в тишине, которая представлялась мне ужаснее любых звуков. Я боролся, пока не почувствовал финальное приближение смерти. Воспоминания о прожитых годах накрыли меня потоком. Я все еще пытался отвернуть лицо от этого адского суккуба,[41] но силы таяли. С последним содроганием я сдался.
Тут я услышал, как кто-то сказал:
— Если он мертв, никогда себе не прощу. Это моя вина.
— Он не мертв, — ответил другой голос. — Мы сможем спасти его, если вовремя доберемся до больницы. Гони как сто чертей, кучер! Двадцать франков, если довезешь за три минуты.
И снова наступила ночь, меня накрыло небытие, но оно закончилось, когда я внезапно пришел в себя и огляделся. Я лежал в больничной палате, очень белой и солнечной; у изголовья кровати стояли желтые лилии, а рядом сидела высокая сестра милосердия.
Если опустить долгие подробности, я находился в центральной больнице, куда мои товарищи отвезли меня в ту полную ужаса июльскую ночь. Я попросил позвать Дюшена и Фаржо, и один за другим они пришли и пересказали мне то, что я пропустил.
Выходило, что они сидели, час за часом, каждый в своей комнате, ничего не слыша, скучая и исполняясь разочарования. Вскоре после двух часом ночи Фаржо позвал меня, чтобы узнать, не заснул ли я. Я не ответил, и, покричав еще пару раз, он захватил фонарь и пошел ко мне в гости. Оказалось, что моя дверь заперта изнутри! Фаржо немедленно позвал д’Ардеша и Дюшена, и они все вместе навалились на дверь. Она не поддалась. Изнутри они слышали беспорядочные, мечущиеся по комнате шаги и тяжелое дыхание. Хотя их охватил ужас, мои товарищи не отступались и в конце концов сумели высадить дверь при помощи большой мраморной плиты, которая служила каминной полкой в комнате Фаржо. Но стоило им распахнуть дверь, как их отбросило в коридор, будто взрывом; фонари погасли, и наступила полнейшая тьма и тишина.
Как только друзья оправились от потрясения, они ринулись в комнату и споткнулись о мое тело. Они зажгли один из фонарей, и перед ними предстала удивительнейшая картина. По всему полу выступила жидкость, похожая на стоячую воду, — густая, блестящая и тошнотворная. Она же текла со стен — с высоты примерно шести футов, — и я вымок в ней насквозь. От запаха в комнате выворачивало желудок. Друзья вытащили меня в коридор, раздели, завернули в свои пальто и поспешили в больницу, полагая меня чуть ли не мертвым. Вскоре после рассвета врачи заверили д’Ардеша, что со временем я непременно поправлюсь. Он покинул клинику и вместе с Фаржо вернулся в особняк, чтобы изучить следы нашего приключения, едва не ставшего фатальным. Они прибыли на место слишком поздно. Когда они проезжали академию, по улице мчались пожарные повозки. К д’Ардешу подбежал один из соседей. «О мсье! Что за несчастье и все же какая удача! К сожалению, la Bouche d’Enfer — прошу прощения, резиденция покойной мадемуазель де Тартас — сгорела, но не полностью, только старое здание. Крылья здания удалось спасти благодаря храбрым пожарным. Без сомнения, мсье не забудет их отвагу».
И верно: стоило ли винить перевернутый в сумятице фонарь, или причиной пожара стали сверхъестественные явления, но «пасти дьявола» не стало. Когда д’Ардеш подходил к дому, там качала воду последняя пожарная команда; полдюжины пустых и один раздутый от воды шланг тянулись в подъездные ворота. В воротах виднелся фасад Франциска Первого, кое-где еще увитый почерневшими лозами глицинии, а за ним лежала лениво дымящаяся пустота. Сгорели все этажи, и странное обиталище мадемуазель де Тартас превратилось в воспоминание.
В прошлом году я посетил номер двести пятьдесят два в компании д’Ардеша, но на месте древних стен стоял обычный современный дом, недавно отстроенный и вполне респектабельный. Тем не менее чудесные рассказы о старом le Bouche d’Enfer еще живут в этом квартале и, я не сомневаюсь, будут жить до второго пришествия.
Урсула К. Ле Гуин
Кости земные
