* * * Несгорающую соль Дум моих — ужели пепел Фениксов отдам за смоль Временных великолепий? Да и ты посеребрел, Спутник мой! К громам и дымам, К молодым сединам дел — Дум моих причти седины. Горделивый златоцвет, Роскошью своей не чванствуй: Молодым сединам бед Лавр пристал — и дуб гражданский. Между 17 и 23 сентября 1922
«Стоят в чернорабочей хмури…»
Стоят в чернорабочей хмури Закопченные корпуса. Над копотью взметают кудри Растроганные небеса. В надышанную сирость чайной Картуз засаленный бредет. Последняя труба окрайны О праведности вопиет. Труба! Труба! Лбов искаженных Последнее: еще мы тут! Какая нá-смерть осужденность В той жалобе последних труб! Как в вашу бархатную сытость Вгрызается их жалкий вой! Какая зáживо-зарытость И выведенность на убой! А Бог? — По самый лоб закурен, Не вступится! Напрасно ждем! Над койками больниц и тюрем Он гвоздиками пригвожден. Истерзанность! Живое мясо! И было так и будет — до Скончания. — Всем песням насыпь, И всех отчаяний гнездо: Завод! Завод! Ибо зовется Заводом этот черный взлет. К отчаянью трубы заводской Прислушайтесь — ибо зовет Завод. И никакой посредник Уж не послужит вам тогда, Когда над городом последним Взревет последняя труба. 23 сентября 1922
«Книгу вечности на людских устах…»
Книгу вечности на людских устах Не вотще листав — У последней, последней из всех застав, Где начало трав И начало правды… На камень сев,