Почему я люблю веселящихся собак и не люблю (не выношу) веселящихся детей?!
Детское веселье — не звериное. Душа у животного — подарок, от ребенка (человека) я ее требую и, когда не получаю, ненавижу ребенка.
Люблю (выношу) зверя в ребенке, в прыжках, движениях, криках, но когда этот зверь переходит в область слова (что уже нелепо, ибо зверь бессловесен) — получается глупость, идиотизм, отвращение.
Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен.
Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствую отвращение, чуждость, никак не могу любить.
Мой сон — 9-го июня 1918 г. 1 ч. дня
Город на горе. Безумный ветер. Вот-вот дом сорвется, как уже сорвалось — сердце. Но знаю во сне, что дом не сорвется, потому что нужно, чтобы сон снился дольше.
— Просыпаюсь
Β комнате — очень женственный мальчик лет 17-ти, в военном. Говорит мне «ты», смеется. (Он художник, большевик). «Но я не знаю, кто Вы». — «Неужели не узнаешь? Ну, подумай!» — Я не угадываю. — «Я отец Жана». — «Какого Жана?» — «Такой новый человек. Жан».
— Просыпаюсь —
Β темной передней, у телефона. Я ему: «Но ведь телефон не звонит!»
— Просыпаюсь —
Бешеный автомобиль. Я и еще люди. Мчимся. Точное видение: слева — высоких холмов, сплошь покрытых красным осенним листом. Летим на огромное дерево (дуб). Разобьемся. — Мимо. — На холмах работают рабочие. Впереди — лужайка. Тропинки, отдельные огромные деревья. Я во сне думаю: выдумать я всего этого не могу, д<должно> б<быть> я это где-то, в детстве, видела. Д<олжно> б<ыть> во Фрейбурге (12 л<ет>, сосновый лес).
— Просыпаюсь —
Мчимся. Кто-то догоняет. Не велосипед, не автомобиль. Опережает. Возвращается. Хочу к нему. Хочу сказать шоферу, чтобы остановил автомобиль. Шофера нет. Останавливаю. На дороге — мой прежний мальчик. Вижу, что он стал меньше ростом, подымаю для поцелуя голову выше, чем следует, делаю вид, что тянусь к нему, зная, что от этого он станет выше. И вдруг замечаю на нем женское — белое с цветами — платье. Но все-таки хочу уйти с ним от других.
Просыпаюсь. От груди — огромная, горячая волна.
— Аля принесла цветы Лиле. Узнаю случайно. — С 10 ч. утра до 2-х ч. Аля обратилась ко мне всего один раз: «Мама, можно» и т. д.
— Когда она с детьми, она определенно меня забывает. Только к вечеру, когда закат: «Марина! Какое красивое небо!»
Милый друг! Когда я не с вами, я не лицемерка. Защищая при Вас детей, я глубоко равнодушна к ним, когда я одна. Здесь четверо детей, и ни один из них до сих пор не знает, как меня зовут.
Когда в детстве (7 лет) я играла со взрослыми в карты и взятка была моя, я никогда не заявляла.
Так всю жизнь. Тогда от деликатности, сейчас от брезгливости.
«Взрослые не понимают детей». Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?!
Сытый голодному не товарищ. Ребенок сыт, взрослый голоден.
Детство. 6 или 7 лет. Таруса. Рябина. Рубят котлеты. Хлыстовки. Ягоды приносят.
В детстве я всегда рвалась от детей к взрослым, 4-х лет от игр κ книгам. Не любила — стеснялась и презирала — кукол. Единственная игра, которую я любила — aux barres,[132] 11 л<ет> в Лозанне — за то, что две партии и героизм.
16-го июня 1918 г.
Антокольский о теософских, беатриченских, ясновидящих — непременно девических! — шеях:
«Такое впечатление, что они ее из лейки поливают».
А<нтоколь>ский о Н<икодиме>: «Он — гётеянец. Т. е. — нет — я неверно сказал, я хочу сказать, что к нему по ночам является пудель или Mater Dolorosa[133] ».
— В Польше есть почетная должность сторожа могилы Костюшко.
4-го июля 1918 г.
Аля: — «М<арина>! Что такое — бездна?»
Я: — «Без дна».
Аля: — «Значит, небо — единственная бездна, потому что только оно одно и есть без дна».
— «Марина! Неужели ты все эти стихи написала? Мне даже не верится — так прекрасно!»
6-го июля 1918 г.
«— Марина! Мы с тобою в разряженных именах: Ариадна — Марина».
Н<икодим> (о подвиге):
— Самоуничижение — такой же инстинкт, как самосохранение.
Разница между мной (ребенком) и Алей:
— У Али восторг к своему (своей породе в мире) перевешивает сильное отвращение к чужому.
У меня — наоборот. (Было и есть).
Аля (пропустив, по свойственной ей медлительности, шарманщика):
— Марина! Я не особенно жалею, когда пропускаю какую-нибудь
радость, а когда горе — жалею. Я только одного горя бы не жалела:
видеть черта.
Аля:
— «Марина! —
С какой стороны — страна старины?» (В Кремле)
«Марина! Как старый лев лучше, чем старая женщина!»
Глядя в небо:
— «Марина! Как голубизна загребает белизну!»
— «Марина! Голова у меня тяжелая, как у памятника, только не на вес».
17-го июля 1918 г.
Хаос, взятый на учет.
