своем стремлении и у меня нет денег на издание и рекламу написанного.
Вот тогда, не получив ответа от многих издательств, я решил попробовать обратиться к людям, которые, возможно, помогут мне своей рецензией или хотя бы авторитетным словом пробиться к опытному редактору.
Мне так хотелось бы написать Николаю Амосову, Иннокентию Смоктуновскому, Аркадию Райкину, Андрею Миронову, Владимиру Высоцкому, Евгению Леонову, Анатолию Папанову, Леониду Филатову. Но, к сожалению, я слишком опоздал! А те немногие, которым я все же написал, молчат.
Сделав перевод нескольких отрывков, я предложил их зарубежным агентствам. И, о чудо! Иностранцы-то отвечают! Пусть отказом, пусть у них нет переводчиков или они загружены предложениями и не берут новых авторов, но они не молчат! Они не ленятся написать две строки: «Уважаемый Вадим! Спасибо за Ваше письмо…». Они настолько внимательны к чужим людям, что находят в себе силы и время для отписки. Нашим же я пишу как в бездну!
Уважаемый Николай Петрович! Так получается, что Вы моя последняя надежда. Если у Вас будут силы и свободное время, чтобы прочитать несколько предложенных мной отрывков, я буду Вам очень признателен. Если при этом Вы еще и найдете возможность хотя бы уведомить меня, что письмо мое Вами получено, то это даст мне надежду, что мир еще не полностью съеден ржавчиной бездуховности. Мне так много хочется написать, мне так много еще хочется сказать людям! Нужна только маленькая помощь, чтобы люди меня услышали.
Николай Петрович, я от всей души желаю Вам скорейшего полного выздоровления! Мне так хочется увидеть Вас в новых фильмах, в новых ролях! Дай Бог Вам здоровья, сил и удачи!
С уважением, Вадим Александров.
После этого письма Вадим уже не писал более. В его компьютере оставалось только одно обращение, адресованное премьер-министру, но его он не отправил, потому что был уверен — оно потеряется в секретариате и не дойдет до адресата. Точно так, как не дошло его письмо до президента, возвращенное бдительным исполнителем на рассмотрение новому губернатору. От стольких тщетных попыток в душе оставалось только разочарование.
В один из этих дождливых летних дней на работу к Вадиму приехал отец. Он приехал без звонка, и Вадим сразу заметил его приподнятое настроение. Как всегда, у отца с собой была папка, полная судебных документов. В кабинете Вадим был один, и отец, сев за свободный стол, достал всю толстую стопку многомесячной бумажной работы. Он быстро нашел заготовленное письмо, написанное от руки с многочисленными поправками и исправлениями.
— Что это у тебя такое почерканное? — спросил Вадим, предполагая, что ему придется сейчас набирать этот текст на компьютере.
— Делал исправления и дополнения для усиления эффекта. Это заявление начальнику областной налоговой администрации о коррупции во главе с Очаковым.
— Послушай, но ведь я тебя уже просил, чтобы ты не спешил с письмами, пока апелляционный суд не вынес свое решение. Что толку от писем, если ни один юрист нам пока не сказал, что твои права действительно были нарушены. Ты же знаешь, насколько закон — относительное понятие! А вдруг выяснится, что Очаковы действительно имеют на этот участок такие же права, как и ты?
— Да не имеют они никаких прав! Но это письмо не по нашему делу. Тут другое выясняется. Вызывают меня вчера в суд, кстати, тот же судья, который вел процесс по земле, и объявляют, что я задолжал за воду сто тридцать гривен. А эта женщина из водоканала уже неоднократно ко мне приходила, и я ей объяснял и отдавал справку, что в тот момент, о котором идет речь, я пользовался милицейскими льготами. Она заявила, что справки этой у нее нет и подала в суд заявление.
— Это и не удивительно, ведь ты пошел и против поссовета, и против налоговой. Теперь они будут давить тебя, как только смогут.
— Да это не страшно. Дело в другом. Дело в том, что коммунального предприятия, от имени которого она требует задолженность, уже два года не существует. Там поменялся владелец, все переоформили, а у нее, видимо, осталась на руках печать старого предприятия. Вот она и зарабатывает себе деньги, собирая наличными долги и выписывая липовые квитанции. Так что ты напечатай мне это на компьютере, и я сразу поеду в налоговую администрацию.
Вадим не стал на работе сильно углубляться в новые проблемы родительского поселка и начал набирать текст. По скачущим буквам и строчкам было видно, что отец писал его либо в дороге, либо в состоянии сильного волнения. Текст набирался легко, пока Вадим не дошел до фразы: «Возглавляет эту коррупционную схему начальник налоговой милиции Очаков».
— А это ты откуда знаешь? — удивленно спросил он у отца, читающего за соседним столом газету.
— Ну а как она может этим заниматься без ведома налоговой милиции? — не понимая удивления Вадима, объяснил Александров.
— Подожди, ты хочешь сказать, что пишешь это заявление против Очакова, не зная наверняка, что он участвует в этом? Ты хочешь навредить человеку, жалуясь самому его большому начальнику, только потому, что предполагаешь его участие в обмане? А если он ни при чем?
— Вадик, да как это он ни при чем? Это ж он у меня участок отобрал!
— Да при чем тут участок! Ты ведь не про участок сейчас пишешь. Ты-то пишешь об участии Очакова в мошенничестве. Ты его хоть раз в глаза видел?
— Нет. А какая разница? Мы-то с ним судимся. Зачем мне на него смотреть? Они там все одинаковые.
— Так, давай разберемся. По поводу земельного участка ты судился с поссоветом. На суде присутствовала Очакова, которая, естественно, наш противник. Но ведь самого Очакова там не было. И никто не сказал тебе, что именно он договаривался с судьей и председателем, чтобы ущемить твои права. А вдруг этот человек вообще не при делах? Вдруг у него с женой такие отношения, что он махнул рукой на этот участок, и она самостоятельно всем занимается? Вдруг он нормальный? А ты теперь еще и мошенничество на него вешаешь, хотя до тебя даже сплетни не доходили, что он в этом замешан. Ты понимаешь, на какое зло ты сейчас идешь против человека, который, может, и не виноват в твоих проблемах?
— А кто же виноват, если не он? Это же он на моем участке будет строиться.
— Господи, ну что ж ты зацепился за этот участок! В твоем письме, которое я сейчас набираю, нет ни одного слова об участке. Оно ведь на другую тему.
— Я знаю, учить всегда легче! Просто набери мне это заявление и все. Не вчитывайся в смысл.
Обида кровью хлынула к лицу Вадима.
— Как ты можешь мне такое говорить?! Как ты можешь меня упрекнуть в бездействии, если я прошел с тобой первый суд, подготовил документы во второй, напечатал в двух газетах статьи и договорился с адвокатом?
— Я не сказал, что ты бездействуешь. Я сказал, что учить всегда легче.
— А как еще можно понять эту фразу? Разве она значит что-то другое?
— Вадик, давай не будем с тобой заводиться! Ты просто напечатай мне и все.
— Неужели ты не можешь понять, что у меня рука не поднимается написать такие слова о человеке, которого ни ты, ни я никогда не видели и ничего о нем не знаем! Мне совесть не позволяет сделать такое зло! А если он ни в чем не виноват, а его из-за твоего письма выгонят с работы, как ты будешь тогда себя чувствовать, как ты будешь жить с этим?
— А если допустить такую мысль, что я, узнав об отказе в выделении мне участка, не пережил этой новости, как бы Очаков с этим жил? Думаешь, он сильно переживал бы по поводу моей смерти?
— Почему ты думаешь о чужой совести, когда надо в первую очередь позаботиться о собственной душе? Я пытаюсь найти слова, чтобы оградить тебя от зла, которое ты собираешься совершить, а ты совершенно не хочешь меня услышать.
Старший Александров встал из-за стола и, улыбаясь, забрал у Вадима свой черновик.
— Вадик, я все понял, твоя совесть не позволяет тебе напечатать это заявление. Не напрягай себя. Я напечатаю его в другом месте.
Отец стал собираться, а Вадим вышел в туалет и с мылом помыл руки. У него было чувство, будто он
