– Невозможно. Нет, я не могу. Я слишком болен.
Энни посмотрела на принцессу, теперь по-новому воспринимая ее отчаянное безрассудство и жесткость. А как иначе вырваться из-под власти этого трусливого и нерешительного человека?
Принцесса обернулась к приехавшим с вестями курьерам.
– Бесполезно пытаться убедить его. Он будет прятаться здесь, пока не минет угроза. – Она с отвращением взглянула на отца и добавила: – Вы хотя бы не вставайте с постели, отец! Я умру от стыда, если кто-нибудь увидит, что вы в состоянии вставать.
Он опять ничего не ответил.
Принцесса отошла к краю лестницы и вцепилась в перила.
– Я пойду в совет вместо отца.
Роже и Шавиньи обменялись понимающими взглядами. Шавиньи поклонился монсеньору:
– Может быть, это хорошее решение, ваше высочество. Если вы дадите приказ, я уверен, что наша Великая Мадемуазель сумеет выступить в совете как ваш представитель. Зная, что вы тяжело больны, это сочтут вполне законным.
Гастон наклонился вперед и нервно облизал пересохшие губы:
– Но ведь она почти ребенок. Что, если они откажутся выслушать ее?
Принцесса опустилась перед ним на колено и взяла за руку.
– Они должны будут выслушать меня, если я буду говорить от вашего имени. Вся Франция замирает, когда монсеньор говорит.
Ее настойчивость, казалось, вернула Гастону подобие королевского величия.
– Хорошо. Говори от моего имени. Они должны подчиниться. Ты заменишь меня.
Великая Мадемуазель отпустила его руку с брезгливостью, будто притронулась к прокаженному.
Энни видела, что это не игра, не показная гордость или детское тщеславие. Мрачная, побледневшая принцесса действительно готова была идти хоть под орудийный огонь. Сверкая золотыми доспехами, она помчалась вниз по лестнице, и Энни поспешила вслед за ней, переполненная преклонением и восхищением.
Великая Мадемуазель схватила ее за руку так крепко, что на руке Энни появился след ногтей принцессы.
– Зачем вам ехать со мной? Я не желаю этого. Я высажу вас при первом же удобном случае. Один из мушкетеров проводит вас.
В ее тоне были слышны раздражение и непонятная горечь.
Энни высвободила руки.
– Позвольте мне остаться! Я могу быть полезной. Я не боюсь, вы это знаете.
– Ваша безопасность меня мало тревожит. Но я не хочу, чтобы смерть ребенка Филиппа была на моей совести.
Остолбенев, Энни переспросила:
– Ребенка? Что вы имеете в виду?
Фескье и Фронтеньяк потупили глаза.
Гримаса отвращения исказила лицо принцессы.
– Не притворяйтесь невинной овечкой, мадам. У меня есть свои уши, даже в вашем собственном доме. Мы обе прекрасно знаем, что у вас уже второй месяц нет обычного женского недомогания, довольно часто вы чувствуете слабость, и вас тошнит.
Энни, смутившись, пролепетала:
– Но у меня его не было потому, что я согрешила и не покаялась на исповеди. Матушка Бернар говорила мне, что бог посылает это наказание каждый месяц, и, если я раскаиваюсь и хожу к исповеднику, так и будет. Так она мне говорила. – Смущение и тряска вызвали у Энни приступ тошноты, на теле выступил пот. – После того как я… как я согрешила, позволив радоваться своей плоти, месячных у меня не было, потому что я не жалела об этом, не каялась и не исповедовалась. – Слова были уже произнесены, когда она поняла, как нелепо звучит ее объяснение.
Энни заметила искреннее удивление в глазах принцессы.
– Вы глупое, невежественное дитя. Вы действительно ничего не знаете об этом?
Внезапно Энни вспомнила робкие намеки и предостережения Мари в последнее время. Конечно же, она тоже знала, но, видимо, искренне считала, что хозяйка хочет держать все в тайне.
Ребенок! Святые небеса! Если бы Энни знала, она никогда бы ни на шаг не двинулась к Парижу, как бы Филипп ни настаивал. Да и сам Филипп, если бы знал, не заставлял бы ее уехать из дома.
– Глупое дитя. Вы должны были остаться.
Карета затормозила у входа во дворец де Вилье. Обрадованная толпа встретила прибытие принцессы ликующими возгласами.
Энни посмотрела на смущенных женщин.
– Наверное, мне следует вернуться в Тюильри.
Принцесса подозвала Роже и спросила, можно ли это сделать, но он отрицательно покачал головой.
– Сожалею, мадемуазель, но мы подчиняемся приказу обеспечить вашу безопасность. Мы не можем выделить эскорт для герцогини. Ей придется остаться с нами до тех пор, пока мы не доберемся до более спокойного места в городе.
Принцесса посмотрела на встревоженную Энни.
– Я советовала вам не ехать с нами. Теперь уже поздно. Все, что случится здесь, будет на вашей совести, а не на моей.
21
Еще не придя в себя от ошеломляющего открытия, Энни оказалась вовлеченной в стремительный вихрь событий.
Площадь перед дворцом была забита толпой возбужденных горожан. Золоченая карета с трудом протискивалась через толпу, и Энни чувствовала запах перегара, смешанного с серной вонью сгоревшего пороха. Их окружали сердитые лица и поднятые кулаки. Из-за кольца сдерживающих осаду мушкетеров грубые голоса выкрикивали обвинения и проклятия. Неудивительно, что отец принцессы так боялся улицы. Энни тоже теперь боялась, что их просто разорвут на части.
До дворца оставалось совсем немного, но двигаться дальше стало невозможно. Растущая опасность лишь подстегивала. Словно почерпнув силы от яростной мощи толпы, она поднялась и величественно, как изваяние, встала на сиденье. Она вынула золоченую шпагу из ножен, подняла ее над головой и заставила толпу утихнуть взглядом, неистовым, как гнев божий.
Слова принцессы, произнесенные неожиданно глубоким и звучным для столь миниатюрной женщины голосом, слабым эхом отразились от окрестных зданий.
– Мои верноподданные…
Рев голосов свидетельствовал о том, что ее узнали.
Энни, отпрянув, вжалась в сиденье, когда напор тел вокруг кареты стал теснее. Им не спастись, если что-то пойдет не так.
Однако каждое движение принцессы, каждое ее слово говорили о полной уверенности. Еще одним взмахом своего золотого оружия она смирила толпу.
– Мужчины и женщины Парижа! Вы знаете, как я люблю этот город и его людей. Я и сейчас благодаря этой любви хожу среди вас без страха.
Толпа ответила возгласами одобрения.
– Благодарю вас, мой народ. Я глубоко тронута вашей любовью и преданностью. – Горящие щеки и золотые кудри склонились с необычайно убедительной скромностью. Вновь подняв голову, она оглядела море лиц, ожидающих продолжения. Словно мать, успокаивающая капризного ребенка, она протянула к ним руки.
– Я сегодня покинула свой безопасный дом, чтобы, заменив больного отца, умолять городской совет остановить кровопролитие.
По толпе прошел шепоток.
Медленно, неторопливо она обвела взглядом скопление людей.
