В прихожей послышались звуки какой-то суматохи. В дверях появился Филипп, которого тщетно пыталась остановить, вцепившись в его руку, сестра Николь. Она и сестра Маттиас преграждали ему дорогу в кабинет, крича:
– Ваша милость, это же неприлично! Сейчас же вернитесь! Ваше присутствие здесь нарушает все законы, принятые у нас в монастыре, и…
Он прервал ее, зарычав:
– Отойди, женщина. Без герцогини я отсюда никуда не уйду. – Отшвырнув их в сторону, он ворвался в кабинет и посмотрел на священника и на мертвенно-бледное лицо своей жены.
Энни попыталась заговорить, но у нее пересохло в горле. Она, задыхаясь, вымолвила:
– Уходи, Филипп. Оставь меня одну. Вы все – тоже. Дайте мне остаться одной.
Отец Жюль шагнул вперед, встав между ней и мужем.
– Пойдем, сын мой. Наверное, лучше сделать так, как она просит.
– Почему? Что случилось? – Филипп оттолкнул его и упал на одно колено перед Энни, взяв ее холодные руки в свои. – Почему вы так на меня смотрите?
Она вырвалась.
– Филипп, я знаю всю правду. – Она увидела в глубине его глаз страх и вину, и ее охватило безразличие. Сразу стало легче говорить. – Сестра Жанна рассказала мне все – и как ваш отец убил моих родителей, и как он пытался убить меня. И как он присвоил себе мой титул и мои поместья, а когда вы с ним обнаружили, что я жива, вы женились на мне, чтобы утвердить свои права на мое наследство.
У сестры Николь вырвался возглас ужаса.
Глаза Энни сузились, когда она увидела, какой эффект произвело ее откровение на Филиппа. Если бы она не была совершенно уверена в правдивости своих слов, она бы заколебалась, увидев, как он потрясен.
Он, запинаясь, еле выговорил:
– Ваши родители были убиты? Моим отцом? Я никогда об этом не слышал! Кто вам это сказал? – Она почти видела, как он пытается связать воедино все происшедшее. Он покраснел, его темные брови сошлись на переносице. – Это сестра Жанна, не так ли? Вы же мне рассказывали, что она всегда вас ненавидела, а вы ей поверили. Но почему? Как она могла узнать про то, что случилось с вашими родителями? Она была заперта в монастыре в то время, как…
Энни прервала его:
– Как оказалось, сестра Жанна была фавориткой прежнего короля, когда были убиты мои родители. Она была причастна ко всем тайнам. Да и отец Жюль, а лучше сказать «дядя Жюль», подтвердил ее историю.
Филипп, раскрыв рот от изумления, повернулся к священнику.
– Ваш дядя?
– Да, мой единственный оставшийся в живых кровный родственник, который держал меня в неведении относительно моей личности, моего происхождения и наследства, потом устроил мой брак с тем, кто украл мое наследственное право. – Она смерила мужа холодным взглядом. – С вами, Филипп. С сыном человека, который думал, что убил меня вместе с моими родителями. Впрочем, зачем я это рассказываю? Уверена, вам давно все известно, и со всеми подробностями.
Глаза Филиппа опасно потемнели.
– Я ничего не знаю об этом! – Он схватил ее за руку. – Вам нет нужды рассказывать мне, что за человек мой отец. Я буду последним, кто станет отрицать, что он вполне способен на такое. Но, клянусь бессмертием своей души, я не причастен к этому преступлению. – Он запнулся. – Я подозревал, что он что-то затевает, когда предложил мне этот брак, но решил, чтобы не ссориться, дать согласие.
Энни не слушала его, пребывая в полном оцепенении.
Филипп не сдавался:
– Мне тогда были очень нужны деньги, и потому я не задавал вопросов. Я не знал, что Мезон де Корбей по праву принадлежит вам, пока в ночь перед битвой отец не рассказал мне об этом. Клянусь, Энни.
Он заговорил громче, надеясь привлечь ее внимание:
– В ту ночь я для себя открыл, как ловко отец использовал нас обоих. Я возненавидел его за это и так прямо ему и сказал. – Энни оставалась безучастной. Чувствуя, что теряет ее, он продолжал: – На другой день меня перевели на передовые линии. Я подумал, что так распорядился отец, чтобы наказать меня за непокорность. Как бы мне ни хотелось, у меня не было возможности рассказать о том, что мне стало известно. А когда я в следующий раз увидел вас, это было уже в штабе Фронды, и я все бросил в попытке спасти вас от смерти. – Он слегка встряхнул ее. – Я бы и снова это сделал. Как объяснить, насколько вы мне дороги!
Филиппа не волновало, что его слышат священник и притихшая у выхода в коридор монахиня. Он говорил, словно здесь были только он и Анна-Мария.
– Я бросил мой дом, мою карьеру и погубил репутацию. Мы потеряли ребенка, сына, о котором я мечтал больше всего на свете. И я боялся, что потеряю и вас. Я бы не перенес, если бы вы умерли на моих глазах.
С таким же успехом он мог говорить сам с собой. Энни смотрела сквозь него невидящими глазами.
– Может быть, в некотором отношении вы и умерли. – Он вспомнил, как она вернулась к жизни, словно хрупкая бабочка, которая, трепеща в первый раз, расправляет крылья, покидая свой кокон. – Та женщина, которую я постепенно узнал в домике на берегу, была уже не тем сердитым своевольным ребенком, на котором я женился. Она обрела спокойствие, уверенность и открытость. Это горе вас изменило или болезнь?
– И то, и другое. – Тон ее неожиданного ответа был столь же ровен, сколь невыразителен ее взгляд. – Но тогда я еще верила в жизнь и в правду. Теперь больше не верю.
Если он ничего не предпримет, чтобы остановить происходящее, то уже ничто не вернет ту женщину, которую он полюбил. Его пальцы вцепились в ее тело.
– Тогда поверьте хотя бы в то, что я люблю вас. Не зачеркивайте то, что нам удалось обрести.
Его сильные пальцы должны были бы причинять ей боль, но почему-то она ничего не чувствовала.
Филипп продолжал:
– Я люблю вас. Это единственное доброе и чистое, что я приобрел во всех этих кошмарных событиях. Взгляните на меня. Прислушайтесь к тому, что я говорю. Я люблю вас. – Он не осознавал, что трясет ее, пока не вмешался отец Жюль, схватив его за запястья.
– Прекратите. Вы ей что-нибудь сломаете. Неужели вы не видите, что она сейчас ничего не чувствует?
Филипп отпустил ее и, пошатываясь, отошел.
Энни посмотрела на него и на священника и голосом, лишенным каких-либо чувств, сказала:
– Единственные два человека, которых я любила. И оба меня предали.
Отец Жюль обнял Филиппа за плечи и попытался увести в коридор.
– Пойдем, сын мой. Ничего не изменится от того, что вы будете упорствовать. Сестра Николь о ней позаботится. Если же мы останемся, это лишь толкнет ее на слова, о которых она потом будет сожалеть.
– Сожалеть? – Смех Энни был сухим, как она может ему верить после того, что узнала? – Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что была настолько доверчива. Слишком уж много было лжи, притом с самого начала.
Одна мысль разрасталась в ее мозгу, мысль, которая погасила последние угольки гнева и боли. В безопасности она может быть лишь в одиночестве. Она и будет одна.
Вместе с этой мыслью пришло умиротворение. Ей вовсе незачем решать, что ложь, а что правда. Ей просто нужно побыть одной, вдали от Филиппа, от монастыря, от сестры Жанны. Только тогда, никого не любя, ни на кого не полагаясь, она будет в безопасности.
Она спокойно обратилась к Филиппу:
– Пожалуйста, просто оставьте меня одну. Я все равно не скажу, где драгоценности.
Филипп одним движением плеч сбросил руку священника.
– Драгоценности? Какие еще драгоценности? О чем она говорит?
