трубка…
– Конец комкаешь!
За день это вторая тренировка. Будничное синее платье взмокло, один бантик с волос начал сползать.
– Еще раз!
Она присела, начала подтягивать шнурок на ботинке, тянула, пока не порвала. Пришлось перешнуровывать весь ботинок. Потом отъехала от бортика, почувствовала, что скребет лед с отвратительным звуком.
Сергей Владимирович, отвернувшись, сказал что-то паре, пробующей шаги.
– Почему не прыгнула? Зашла ведь? – Он уже повернулся к ней.
– Мне помешали.
Скорость у нее была большая, и ничто не должно мешать, отвлекать во время захода на прыжок.
– Нет, не помешали.
Тренер заметил, что у Эльки начинает дрожать подбородок.
– Еще раз.
К бортику подходили, смотрели – дело обычное. Но сверху на нее смотрел еще Андрей Усов. Как он умел – безразлично-внимательно. И этот взгляд был совсем не нужен. Мешал. Стеснял. Она не могла сосредоточиться, падала, не чувствуя ушибов. Разладился прыжок двойной аксель. Она пробовала снова и снова – не получалось даже на средней скорости, падала, как на заколдованном.
Тренировка явно зашла в тупик. Вот уже тренеру и говорят:
– Сережа, да выкинь ты этот прыжок. Остается ведь очень приличная программа.
– Зачем мне приличная, мне выдающаяся нужна. Сделает, – сквозь зубы ответил тренер.
Он видел, что Элька устала. Что лед изрезан и, пожалуй, мягковат. Что пара, с которой он бьется целый день, опять коверкает шаги.
– Еще раз!
Он уже лупит себя по колену кулаком, повторяет кому-то: способностей тьма, но гнусный характер, гнусный, ты посмотри на нее!
Она опять упала. Сидела на льду, глотая слезы.
– Марш с тренировки! Это не работа.
Элька поднялась, попробовала прыгнуть еще раз – упала.
– Марш, тебе говорят!
Она подхватила чехлы и побрела в раздевалку.
– Ничего не понимаю, – жаловался тренер. – Честное слово. Заскок какой-то. И эти тоже. – Он кивнул на пару: партнеры стояли у разных бортиков надутые.
Элька оделась и перебежала через темные трибуны открытого катка и аллею с мокрыми скамейками. Настроения не было совсем. Внизу лежал город, но его яркие цветные огни не радовали. Воздух сырой, прозрачный, город кажется нарядным – все равно. Пусть. Последние шаги – и дома выросли до нормальных размеров, и трамвай скрежетом на повороте заглушил все звуки.
Элька свернула на свою тихую улицу. У подъезда раскинулся желтый колеблющийся круг: в редких листьях раскачивался невидимый фонарь. Здесь всегда был ветер.
– Наконец-то! – сказала тетя. – Что так поздно? Что такая?
– Сегодня еще рано, – медленно ответила Элька, снимая куртку.
– Что случилось? Ты промочила ноги? Ну конечно же, в этих ужасных туфлях!
«Они не ужасные, а удобные», – думала Элька, разглядывая ждущий ее ужин.
Тетя разволновалась: ребенок пришел расстроенный, замерзший, голодный!
– Я устала, тетя, – сказал ребенок.
К плохому настроению прибавились угрызения совести: тетя обещала, что к вечеру сделает пельмени, если Элька поможет их лепить. Эльки лепить не стала, а тетя пельмени все-таки сделала.
К чаю тетя достала варенье, но Эльки не сразу заметила, что оно из вишни.
– Разве сегодня праздник?
– Почему бы и нет? – ответила тетя. – Я вижу дорогую племянницу в добром здравии. Если бы еще и в настроении. И не так поздно…
Элька не выдержала, рассмеялась, как ни старалась сдержаться.
Но, очутившись в своей комнате, помрачнела снова. Было холодно, однако Элька не стала закрывать форточку. Шел дождь. Холодный осенний дождь. Шумели поезда. Совсем рядом. Старый фонарь раскачивался, и светлое пятно на стене качалось тоже. Шевелились тени.
Элька включила большой свет, и тени исчезли. Но шум не утих, и казалось, что едешь в поезде с раскрытым окном: в комнате пахло мокрой землей и листьями. Облетали тополя. Держались дольше всех, но теперь уже облетали.
