раз в году.
Лояльность персонала предприятию, фирме дает зримую трещину. А ведь от того, сохранится ли и дальше лояльность как отличительная черта японцев, занятых в монополистическом секторе, зависит будущее японского менеджмента.
В 1981 году против него вспыхнул первый бунт. Восемьдесят инженеров-программистов одновременно уволились из 'Исикавадзима Харима', мощной фирмы, всемирно известной реактивными двигателями, атомными реакторами, большегрузными судами. 'Великий исход' — нарекла печать сенсационный поступок инженеров. Они образовали свою фирму 'Космо-80', порядки в которой выглядят прямым вызовом традиционному японскому менеджменту. 'Существующая в Японии система найма — 'смирительная рубашка' для инициативных людей, — заявил президент 'Космо-80' Масару Усуи. — Вы можете быть кем угодно — менеджером или инженером, работать как угодно — высокопроизводительно или с ленцой, платить будут все равно столько же, сколько и всем работникам одного с вами возраста'. Усуи указал и на другую причину бунта: 'Мы не захотели, — сказал он, — превратиться в 'мадогива-но дзоку' — 'племя сидящих у окна'.
'Великий исход' инженеров из 'Исикавадзима Харима' — первая ласточка, за которой, надо полагать, потянутся стаи птиц. На предприятиях-гигантах, где существует пожизненный найм, один из каждых пяти работников хотел бы поменять фирму. Среди рабочих и служащих в возрасте от 20 до 30 лет это желание изъявил один из каждых трех.
Отмирание нынешней системы менеджмента чревато для Японии социальным кризисом. Закваска для будущего социального брожения есть. В 1970 году 30,4 процента японских юношей и девушек назвали цех, контору местом, где они 'чувствуют, что жизнь их проходит не напрасно'. Десять лет спустя молодых людей, удовлетворенных условиями труда, основанными на принципах средневековой деревенской общины, осталось только 16,5 процента. Сколько их окажется в 1990 году? В свете подобной тенденции приобретают особую значимость итоги опроса, в ходе которого 80 процентов японских рабочих заявили, что 'для улучшения жизни необходимо помимо собственных усилий изменить политику'.
Прощание с читателем в саду монастыря Рёандзи
Начиная книжку, я оговорился, что опишу свои четырнадцать камней, какими увиделись они мне в 'Философском саду' — этой метафоре японской жизни. Конечно же что-то укрылось от меня — ведь в саду пятнадцатый камень всегда ускользает от взгляда. Весьма вероятно, задержись я несколькими шагами дальше или ближе того места, откуда смотрел на сад, положение камней в поле моего зрения было бы совсем иным, и у меня получилась бы другая книжка.
Наши знания о Японии станут тем полнее и справедливее, чем больше мы отобразим комбинаций из четырнадцати камней. Наверное, не каждое из наших толкований внесет до конца ясность в японское Зазеркалье, однако все они будут содержать зерна истины. Надо только не бежать по галерее монастыря Рёандзи, будто спринтер на стометровке, а застыть на длинных ступенях, спускающихся к камням, но не затем, чтобы пересчитать камни. Рассказывают, что перед чтением творений великих литераторов Танской эпохи люди мыли руки розовой водой. Постичь суть каменного хаоса, сотворенного человеческим разумом, возможно лишь очистившись от привычных стереотипов, предвзятости и высокомерной уверенности, что нет вопросов, на которые еще не найден ответ.
Токио — Москва, 1983–1984 гг.
