– Что там? – нетерпеливо спросил Оберлендер.
– Везут раненых!.. Сотни раненых!..
– Вы с ума сошли!
И к радисту:
– Немедленно вызовите 'Росток'!
Растерявшийся радист кричал:
– 'Росток'! 'Росток'! Отвечайте 'Рейну'! 'Росток'! 'Росток'!..
– Я – 'Росток'! Я – 'Росток'!..
Оберлендер схватил микрофон.
– Полковник Мельман! Доложите, что у вас происходит?
– Полковник Мельман убит. Вам докладывает начальник отряда СС Шмольтке. Мы отходим, неся тяжелые потери.
– Танки! Где танки?
– Часть танков подбили, горят, несколько засело в болоте.
– Дайте командира танкового полка!
– Убит.
– Где полицейский отряд?
– Что он может? Часть полицейских разбежалась.
– Приказываю наступать любой ценой! – закричал Оберлендер.
– Слушаюсь! – ответил 'Росток' и замолчал.
'Неужели операция провалена?' – подумал генерал. И не то чтобы он испугался провала этой операции. Испугало другое. Фюрер установил срок захвата России, заверил, что война с Россией будет молниеносной. К этому шло дело. И вдруг слаженный военный механизм стал давать перебои. Не только эта операция провалена. А кто виноват? Фюрер будет искать виновников, чтобы сурово наказать. Конечно, он, Оберлендер, за всю армию вермахта не отвечает, но он может быть назван в числе других виновных. Тут отвечать не перед фон Хорном, а перед Гитлером. За это расплачиваются жизнью!..
Оберлендер вернулся к Глобке. Как можно спокойнее сказал:
– Господин полковник, надо срочно бросить на помощь Шмольтке пехотный полк. Мельман убит.
– Пехотный полк без танков? – спросил Глобке с сомнением.
Оберлендер поморщился.
– Прикажите Шмольтке, чтобы отрывался от противника и отводил свои части на исходные позиции. Их отход пусть прикроют артиллеристы. Сорок вторая воздушная эскадрилья пусть сбросит на сорок седьмой квадрат все, что она способна сбросить. Сорок первая эскадрилья пусть обработает квадрат сорок восьмой. – И, подумав: – В ваших руках, полковник, спасение вашего и моего престижа. Я решил немедленно выехать в штаб армии. Обстановка слишком сложная, чтобы терять хотя бы минуту.
Путь был долгим и тяжелым. Ехали в специальном автомобиле со сверхпрочными стеклами и прочими предохранительными устройствами. И хотя Оберлендер считал, что земля, отделяющая его командный пункт от штаба армии фон Хорна, – это уже навсегда немецкая, ехал он с опаской, прижимался к сиденью, чтобы не увидели, не узнали. В одном находил утешение Оберлендер: 'Дранг нах Остен' – это великий поход за жизненное пространство для Германии, для немцев, значит, и жить здесь будут только немцы. А пока… Нельзя же одним махом покончить с русскими и прочими!..
За этими размышлениями пришла дремота. Он поднял воротник шинели, растянулся на заднем сиденье и уснул. Проснулся, когда водитель резко затормозил. Адъютант обер-лейтенант Шенке открыл дверцу, громко сказал:
– Господин генерал, прибыли!
В кабинет фон Хорна Оберлендер вошел в тот момент, когда командующий армией заканчивал разговор по телефону.
– Вы провалили операцию! – распекал кого-то фон Хорн.
'Разговаривает с Глобке', – решил Оберлендер. А когда поймал колючий взгляд командующего, раздраженно бросившего телефонную трубку, сомнений не оставалось. Глобке принял на себя первый удар. Второй готовится по нему. Да, да. Командующий даже не ответил на приветствие.
– Как могло случиться, генерал, что горстка бандитов разгромила наши лучшие части? – неожиданно спокойно спросил фон Хорн.
'Ох, уж это спокойствие! – подумал Оберлендер. – Оно подобно пытке бывает. Решительный, официальный тон в такие минуты куда лучше этого наигранного спокойствия, елейного голоса. Никогда не знаешь, что последует за этим!'
– Господин командующий! – заговорил Оберлендер, также пытаясь казаться спокойным. – Во-первых, наши части действительно понесли тяжелые потери, но и сами нанесли противнику сильный удар. Во- вторых, в лесу мы столкнулись не с горсткой бандитов, как вы изволили выразиться, а с крупной, хорошо организованной частью Красной Армии, оказавшейся совсем не в сорок седьмом и сорок восьмом квадратах, как сообщил нам ваш штаб. В-третьих, и это главное, армия великого фюрера обязана демонстрировать свою мощь и преданность фюреру на полях сражения, а не гоняться за партизанами в непроходимых лесах, по болотам.
Услышав не оправдание, а уверенный голос, фон Хорн понял, что этот не позволит свалить всю ответственность на себя, станет искать вину и его, фон Хорна, командующего армией. А это уже ни к чему.
А Оберлендер еще решительнее продолжал:
– Гоняться за партизанами – обязанность войск СС, гестапо. Я же – армейский генерал, а не полицейский. Прошу учесть это, господин командующий.
– Все это так, генерал, но не забывайте, что мы с вами носим мундиры офицеров великой Германии. Мы не имеем права отсылать на тот свет тысячи чистокровных арийцев. Согласитесь, происходит черт знает что!
Фон Хорн похлопал Оберлендера по плечу и продолжал:
– Когда в руках оружие, выбросьте из вашего сердца жалость. И своим офицерам внушите это.
Оберлендер понял, что, цитируя Гитлера, командующий намекал на то, что он, Оберлендер, якобы либерален к противнику. Самое страшное для генерала войск фюрера! И решил тут же внести ясность.
– Господин командующий! На месте двух довольно крупных лесных поселков вы можете увидеть руины. Это постарались мои офицеры, мои солдаты. Они же, не задумываясь, решительно ликвидировали значительную группу раненых, захваченных в плен. Они же…
Оберлендер пытался продолжить перечисление всего того, что и кого уничтожили только за последние дни его офицеры и солдаты, но фон Хорн прервал:
– Все это отлично, генерал, но главное – уничтожить отряд Млынского. Вам понятно? Для решения этой задачи я позволяю вам взять из моего резерва полк. Учтите, генерал, – это только ради вас.
Помолчали. Фон Хорн сказал:
– 'Сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир'. Вы не считаете, генерал, что слова нашей широко известной песни требуют уже иной редакции? Скажем: 'Сегодня нам принадлежит вся Европа, завтра – весь мир!' Как?
Оберлендер не ответил.
Фон Хорн предпочел не повторять вопроса.
9
Начальник штаба армии генерал-майор Ермолаев дважды перечитал донесение майора Млынского и записку сержанта Бондаренко. Михаила Степановича взволновал портсигар, который так неожиданно попал
