нее. Через несколько минут она пришла в себя, поднялась и нетвердой походкой направилась к выходу, бросив ему через плечо что-то обидное.
Тем временем рядом, в конференц-зале, профессор Гедель заявил собравшимся, что не может продолжать читать лекцию, и безудержно разрыдался, а фон Нейман принялся его утешать…
Фрэнк Эйделотт, сменивший Флекснера во главе Института перспективных исследований, уже несколько дней разыскивал Бэкона. Ничего хорошего от этой встречи Бэкон не ожидал. В лучшем случае ему грозил суровый выговор, в худшем — позорное изгнание из института. В довершение всех бед у него разыгралась ужасная мигрень, которая словно лезвием рассекла его мозг на две половины: одну — здоровую и не ощущающую никакой боли, и вторую — будто сотрясаемую невидимым поршнем, снующим с бешеной скоростью. Подобные приступы начинались всегда, стоило ему перенервничать или сильно испугаться чего-либо.
К десяти утра недуг овладел им. Уши словно заложило ватой, хотя любой резкий звук с улицы отдавался в мозгу в десять крат сильнее. Кирпичные стены Фулд-холла студенисто колебались. Стоя у директорского кабинета, Бэкон отдышался, кое-как причесал волосы, собрался с духом и, распахнув дверь, предстал перед дородной секретаршей. Выслушав доклад о его прибытии, директор сразу же велел заходить. Не поднимаясь из-за стола, молча указал на стул, словно специально поставленный как для жертвы в камере пыток. Позади Эйделотта возвышалась мощная фигура мужчины в сером костюме, телосложением похожего на игрока в американский футбол. Он выжидательно смотрел на Бэкона.
— Садитесь, — приказал Эйделотт.
Бэкон послушно, но не спеша сел на стул. С одной стороны, не хотелось, чтобы заметили, как ему трудно держаться на ногах, но и чрезмерно медлить не стоило по той же причине. Он чувствовал себя достаточно плохо в роли мальчика для битья, не следовало еще больше унижаться, оправдываясь из-за своих хворей.
— Расслабьтесь, Бэкон, — процедил сквозь зубы директор, — никто не собирается вас пороть или отдавать под суд.
— Простите меня, пожалуйста, —против воли вырвалось у Бэкона. — Я никак не предполагал, что мои личные проблемы… Мне хотелось бы лично извиниться перед профессором Геделем…
Эйделотт осуждающе уставился на него.
— Вы слишком многого хотите, Бэкон. Все не так просто, к сожалению. Да будет вам известно, что профессор Гедель опять… у него рецидив болезни нервов. Поймите, он весьма обостренно реагирует на внешние раздражители.
— Это очень серьезно? В каком он состоянии?
— Ну, скажем, сейчас для него наступили не самые лучшие дни. Конечно, не при смерти, но недельку придется провести в постели. — Эйделотт внушительно кашлянул, давая понять, что данная часть беседы завершена. — Итак, Бэкон, поговорим о случившемся с вами чрезвычайно огорчительном инциденте. Вы понимаете, какое впечатление он произвел на всех, кто присутствовал в зале?
— Да, мне ужасно стыдно… Если бы я только мог как-нибудь загладить…
— Как-нибудь! — гневно повторил за ним Эйделотт. — Мне очень жаль, Бэкон! Я изучил ваше личное дело и должен признать, что оно действительно впечатляет. Университетские и нынешние характеристики свидетельствуют о вашем таланте и разумном подходе к работе — достоинствах, которые я особенно и прежде всего ценю в ученых. — Толстые губы Эйделотта шевелились, как две извивающиеся пиявки, по крайней мере так казалось Бэкону. — Вдобавок профессор фон Нейман решил заступиться за вас… Он считает вас одним из самых одаренных сотрудников нашего института.
На душе у Бэкона немного потеплело. Для него математик-венгр был учителем и наставником, и было приятно узнать, что тот относится к своему подопечному с сочувствием, а не просто с обычной терпимостью.
— Более того, он выразил уверенность, что вы, повзрослев через некоторое время, сможете достичь важных результатов в науке. (Ну, это уж слишком, мысленно изумился Бэкон великодушию фон Неймана.) Итак, изволите видеть, вы очутились в положении непростом, но отнюдь не безнадежном. Счет, как говорится, в вашу пользу, а случившееся на днях небольшое недоразумение теряется среди ваших многочисленных достоинств, как иголка в стогу сена…
Бэкон ушам не верил. Он со страхом подумал, что Эйделотт просто издевается — хочет сначала зубы заговорить, а потом избавиться от него с легкой душой.
— Бэкон, вы даже в лице переменились от испуга. Успокойтесь, вам нечего бояться, я говорю все это не в качестве предисловия перед тем, как объявить о вашем увольнении. — Эйделотт опустил взгляд и стал смотреть, как его пальцы развинчивают и снова завинчивают колпачок авторучки. — Однако я намерен быть с вами до конца откровенным: Институт перспективных исследований — не для вас. Ваше поведение накануне только подтверждает эту неоспоримую истину. — Тут Бэкона передернуло; слова Эйделотта как иголкой пронзили его разламывающуюся от боли голову. — Нас в принципе устраивает сотрудничество с вами. Вместе с тем складывается впечатление, — можете поправить меня, если я ошибаюсь, — что нынешняя работа вам самому не приносит удовлетворения. Мы тоже чувствуем, что заставляем вас попусту терять время. Нельзя втиснуть настоящий талант в тесные рамки рутинной работы. — Эйделотт обернулся, как бы ища одобрения у незнакомца в сером, который продолжал невозмутимо стоять у него за спиной. — Это не означает, что я вам советую заняться экспериментальной физикой; просто ваш характер — как бы поточнее выразиться — слишком беспокойный… Возникло опасение, что, если бы так продолжалось и дальше, вам рано или поздно пришлось бы покинуть институт, так и не совершив выдающихся открытий, чего мы все от вас ожидаем… Вам нужен больший простор для деятельности, юноша. Больше жизни.
— Мне трудно говорить… — пробормотал Бэкон. — Прошу дать мне возможность…
— Я уже объяснял вам, Бэкон: то, что произошло на лекции профессора Геделя, достойно сожаления, но не катастрофа, — прервал его Эйделотт с заметным раздражением. — Позвольте представить вам господина Берда. — На лице мужчины в сером появилось подобие улыбки. — Господин Берд представляет правительственное учреждение. К нам обратились с просьбой рекомендовать молодого сотрудника, обладающего определенными качествами, необходимыми для выполнения специального задания. Им нужен компетентный ученый-физик. Когда я попросил профессора фон Неймана высказать свое мнение, он не колеблясь предложил вашу кандидатуру.
От обиды и унижения у Бэкона горели уши. Теперь он смог как следует разглядеть атлетическую фигуру за спиной у директора. Мужчина был похож на спортсмена, уже несколько лет как прекратившего активные тренировки и начавшего слегка полнеть. Из сказанного о нем Эйделоттом было не ясно, чем он занимается, и Бэкон решил, что, скорее всего, тот служит в армии, может быть даже в морской пехоте.
— Дорогой Бэкон, поймите меня правильно, — учтивость давалась Эйделотту с видимым усилием, — мы чувствовали бы великое удовлетворение, если бы вы нашли с господином Бердом общий язык. Я не собираюсь давать вам указания, конечно, просто прошу выслушать его предложение и добровольно принять решение, которое является наиболее приемлемым в данной ситуации. Поверьте, это самый достойный выход для всех нас…
Закончив тираду, Эйделотт поднялся с места и с широкой улыбкой на лице снизошел наконец до того, чтобы подать Бэкону руку. Господин Берд слегка кашлянул, как бы принимая эстафету переговоров, вышел из своего укрытия за спиной директора и направился к выходу.
— Пройдемся, — бросил он на ходу Бэкону тоном, не предполагающим возражений.
Бэкон довольно бодро поспешил следом; случившееся подействовало на него как электрический разряд, заставив на время позабыть о недомогании.
— Желаю удачи, Бэкон, — напутствовал его Эйделотт.
Ошеломленный всем услышанным и своей мигренью, Бэкон заторопился к выходу в полной уверенности, что в обозримом будущем уже не увидит ни директора, ни институт.
— Вы здесь никогда не бывали раньше? — обратился он к спутнику, чтобы нарушить молчание.
— Был раз.
Они шли бок о бок, словно два приятеля на прогулке, не спеша и никуда в особенности не направляясь. Господин Берд вел себя, как садовод-любитель: останавливался и разглядывал посаженные вдоль дорожки маргаритки и цветущие кусты шиповника.
— Так вы работаете на правительство? — Бэкон опять ощутил внутри тошноту. — Куда мы идем?
