заповеди до конца. Мы не грешили, не могли грешить: наоборот, на нас снизошла благодать, и мы впервые в жизни чувствовали себя невинными, как младенцы.
Голые и запыхавшиеся, мы ввалились в спальню и попадали на простыни, словно в рыболовные сети, раскинутые для наших тел Святым Духом. Мы были бесполым облаком, проливающимся дождем на само себя и затмевающим само себя собственным великолепием. Каждая малейшая подробность являла собой произведение искусства: вот две роскошные женские груди медленно скользят по двум другим, не менее прекрасным; бархатная кожа живота одной женщины под моим языком сменяется впадинкой на спине другой женщины; нежные губы оставляют поцелуи на моих плечах и путешествуют дальше по чьим-то прелестным ножкам; мой жаждущий член размеренно входит и выходит из вагины в вагину, одинаково влажные и зовущие; пальцы шести рук причудливо сплетаются, расстаются и вновь встречаются; звуки трех голосов то сливаются в умиротворяющую мелодию, то тревожат какофонией криков, то жалуются, то смеются, и уже невозможно различить, кто какую партию исполняет в этой музыке любви… Здесь, вместе с нами рождалась Вселенная, и мы были частью ее. Наши объятия служили первичными силами расширения; наше бессвязное бормотание — начальным Словом; наше блаженное, изможденное бессилие — отдыхом седьмого дня.
После бури наступило затишье; ошеломленные, мы недвижно лежали вперемежку на кровати, будто потерпевшие кораблекрушение на плоту, плывущем по воле волн, в ожидании, что кто-то придет и спасет нас, а звать на помощь уже не было сил… Если случившееся — не любовь, то что? Наверное, мы молились в эти минуты. Почти беззвучно, едва шевеля губами, сглатывая слюну, напоминавшую по вкусу молодое вино, молили о прощении — Бога, Генриха, людей — и умоляли подарить нам еще одну такую же ночь… И еще одну… Еще и еще, до перехода через все границы… До бесконечности.
Парадокс лжеца
Геттинген, апрель 1947 год
Около семи часов вечера в пятницу лейтенант Бэкон, Ирена и я, каждый погруженный в собственные непростые думы, вышли на перрон геттингенского железнодорожного вокзала. Бэкон поймал такси для Ирены — она должна была забрать маленького Иоганна из дома ее матери.
— Поездка оказалась довольно утомительной, не так ли, Густав? Отправляйтесь-ка отдыхать. Увидимся в понедельник.
— До понедельника, — попрощался я, все еще испытывая сильное чувство неловкости из-за того, что затеял этот глупый спор с Иреной.
Бэкон бросил взгляд на станционные часы и решил пойти домой пешком. После долгого пребывания на людях ему хотелось побродить в одиночестве по улицам Геттингена. Ночью город, избавленный от утренних недомоганий и дневных забот, чувствовал себя иначе — чистым и свежим. В темноте дом, где жил лейтенант, напоминал голову спящего кита. Тусклого света уличных фонарей не хватало даже на то, чтобы как следует осветить его глотку — подъезд и лестничную клетку. Бэкон спрятался в своем жилище, будто зверь, благополучно миновавший капканы браконьеров по дороге в нору. Наступила полночь. Сейчас он примет ванну и только потом, может быть, решится преодолеть короткое расстояние, отделяющее его от двери в квартиру Ирены. Зажег слабосильную лампочку и начал снимать с себя одежду. Стаскивая штаны, заметил в полумраке белый конверт, лежащий на полу у самого порога. Не в силах сдержать любопытство, он тут же распечатал конверт и нашел в нем другой, поменьше. Вскрыл второй и вынул из него маленькую прямоугольную карточку, исписанную крупным элегантным почерком. Содержание послания было следующим:
Уважаемый профессор Бэкон,
Хотя Вы пока не обратились ко мне с просьбой о встрече, знаю, что рано или поздно она должна состояться. Поэтому я решил сам сделать первый шаг. Для чего? Чтобы предостеречь Вас, юный друг. Вы вторгаетесь на чуждую Вам территорию. Когда-то и я поступил так же и слишком поздно понял, что сделал ошибку. Предупреждаю: будьте осторожны! Все физики лжецы!
Бэкон почувствовал, как у него по спине бегут мурашки. На шутку это не похоже. Откуда Штарку известно его место жительства? И для чего ему понадобилось посылать записку? Пытается сбить с толку? Или наоборот, действительно хочет предостеречь? Или запугать? Лейтенант улегся на кровать и замер на несколько секунд, размышляя. Но вскоре поднялся и сделал первое, что пришло в голову (самое худшее из того, что мог сделать), — отправился к Ирене.
— Что с тобой? — встретила она его вопросом. — Ты чуть дверь не выщиб!
Бэкон протянул ей записку.
— Что это?
— Кто-то подсунул мне под дверь, — пояснил Бэкон. Ирена помолчала, читая.
— Странно… Для чего ему понадобилось писать тебе это?
— Не знаю… Очевидно одно — ему известно, чем я занимаюсь.
— Не может быть…
— Похоже, он ненормальный…
Всего лишь несколькими часами позже Бэкон уже сидел у меня дома. Я взглянул на будильник — четыре часа!
— До утра не могли подождать? — В одной пижаме было довольно прохладно. — Кофе хотите?
— Да, спасибо. — Так что случилось, лейтенант?
Он протянул мне тот же клочок бумаги, что недавно показывал Ирене.
— «Будьте осторожны! Все физики лжецы!» — прочел я вслух.
— Он устанавливает правила игры, будто речь идет о партии в шахматы или в покер. Непонятно только, чего он добивается? Зачем ему вызывать нас на поединок? Разве для него не разумнее оставаться, как и раньше, в тени?
— Наверняка Штарк догадывается, что мы его подозреваем, и защищается таким образом. Он решил напасть первым.
— И что же нам делать?
— То же, что и раньше, — работать!
— Но как поступить со Штарком?
— Может быть, он просто хочет выиграть время?
— Нет, он играет против нас!
— Успокойтесь, Фрэнк, — сказал я, положив одну руку ему на плечо, а другой ставя перед ним чашку с кофе. — Выкиньте из головы этого Штарка; мы не попадемся на его крючок!
— Слишком поздно, — заупрямился Бэкон. — Наш выбор невелик: либо продолжать игру, либо все бросить. Если мы выйдем из игры, Клингзор становится победителем.
— Ну хорошо, хорошо! — сдался я, обжигая губы горячим кофе. — Значит, мы в игре… Тогда скажите, лейтенант, каков, по вашему мнению, смысл послания Штарка?
— Откровенно говоря, не знаю…
— Хочет, чтобы мы засомневались в достоверности собранных нами показаний? Намекает, что кто-то лжесвидетельствовал?
— Похоже, что так. Только получается, что его слова не помогают, а, наоборот, замедляют дальнейшее расследование. Он же не указывает, кто этот лжесвидетель. Понимаете? Он посеял в нас зерно сомнения; с одной стороны, как бы подтверждает, что мы на верном пути, но теперь мы будем ломать голову над тем, кто же нас обманывает…
— Я и говорю: неистребимая гидра неопределенности…
— И ведь добился своего! — с досадой ударил Бэкон кулаком по столу. — Мы теперь вообще не сможем никому доверять… — Он задумался, потом сказал тоном, не терпящим возражений: — Жду вас в кабинете, профессор! Думаю, есть человек, который может помочь нам в этом деле…
Несмотря на то что была суббота, старое здание, где находился кабинет Бэкона, не оставалось совершенно безлюдным. В коридорах мимо меня проходили солдаты, несущие в руках коробки и папки с бумагами, а с полдюжины штатских корпели за письменными столами, заполняя бланки и просматривая почту. Я прибыл в начале десятого, и целое утро мы провели возле кодирующего устройства, готовя к отправке по телеграфу длинное сообщение, старательно составленное Бэконом. Только к вечеру получили долгожданный ответ. После расшифровки послания мне стало ясно, что нашим заокеанским
