стекло. В призрачной тишине этот слабый звук казался громким, как грохот праздничного салюта. Сердце бешено заколотилось. Мальчик стремительно развернулся и успел заметить маленькую темную фигурку, юркнувшую под груду поломанных кресел. Тредэйн был безоружен, и будь у него время на раздумья, мальчик скорее всего отступил бы. Вместо этого он сделал три больших шага к куче обломков, быстро нагнулся, поймал и вытащил за ногу брыкавшуюся добычу. Пригляделся и облегченно перевел дыхание.
– Гленниан, - он не знал, смеяться ему или сердиться.
– Собственной персоной, - по обыкновению заносчиво ответила девочка. Она уселась поудобнее и вызывающе тряхнула гривой каштановых волос.
– Я мог бы догадаться, - Тредэйн сел на пол напротив нее, и вековой холод каменных плит, несмотря на одежду, тут же пробрал его до костей.
– Но не догадался же! Что, напугала я тебя?
– И что ты всюду за мной таскаешься?!
– Ничего подобного!
– Именно что таскаешься. Куда я не пойду, всюду на тебя натыкаюсь.
– Много о себе воображаешь!
– Почему ты не играешь с девочками вроде тебя?
– Девочки вроде меня - просто
– Так и я не понимаю.
– Им и уравнения не решить, они даже простейшего доказательства не приведут, даже в шахматы не играют. И вообще… - она тихонько вздохнула. - Они не хотят со мной играть.
– Ну, их трудно в этом винить, раз уж ты называешь их скучными невеждами, - серьезно заметил Тредэйн.
– Я не называю! Я никогда вслух так не говорила.
– Иногда вслух можно и не говорить. Люди чувствуют, как ты к ним относишься.
– Они не могут догадаться, о чем я думаю. Они слишком глупые. Им только бы все время хихикать и корчить рожи у меня за спиной и шептаться про свои секреты. Они нарочно шепчутся прямо передо мной, а когда я спрашиваю, о чем, только больше хихикают.
– А ты не пробовала… - Тредэйн не договорил. Девочка смотрела на него, ожидая услышать мудрый совет, но посоветовать было нечего. Мысли и поступки девочек-подростков - да и вообще женщин, если на то пошло - были для него непостижимы. Да и с такой проблемой он никогда не сталкивался. Живой, подвижный и достаточно уверенный в себе мальчишка без труда находил друзей. Он мог только посочувствовать странной одинокой девочке, которую отвергали сверстницы, но понятия не имел, что тут можно сделать.
– Чего не пробовала? - поторопила его Гленниан. Не услышав ответа, она сердито откинула упавшую на лицо прядь. - Ну и пусть. Мне нет дела до этих девчонок. Папа говорит, они ниже моего уровня развития.
– Папа, значит, говорит? И, по-твоему, это я о себе воображаю?
– Говорить правду - не хвастовство. Например правда ведь, что у меня
– Еще бы, весь город знает!
– Папа говорит, мне легче общаться со старшими и более умными людьми.
– Это вроде меня, что ли?
– Ну… - она задумалась. - Ты хоть и старше…
– Потому-то ты за мной и бегаешь. А если не бегаешь… - он не дал ей времени возмутиться, - если не бегаешь, тогда что ты здесь делаешь?
– Я хожу, куда хочу!
– Правда? Интересно, что скажет об этом папа?
– Если наябедничаешь родителям, значит, ты вонючка, хуже дохлой крысы. Ябеды хуже червяков, они скользкие и ползучие!
– Неужто хуже червяков? Ладно, тогда не буду.
– То-то же! У них и без того забот много.
Тредэйн достаточно хорошо знал девочку, чтобы не пропустить это замечание мимо ушей.
– Что-то случилось дома?
– Может быть… - дерзкий тон сменился искренней тревогой.
– Что за беда, гномик? - Тредэйн впервые заметил, что это прозвище больше не подходит девочке. Глен больше не напоминала гномика. Для своих лет она была высокой, а тело под свободным детским платьицем стало изящным и тонким. Серо-зеленые глаза стали еще больше, а лицо полностью потеряло детскую округлость.
– Не хочу уезжать, вот и все. Это наш дом, наша семья всегда тут жила. Здесь наше место. Как ты думаешь, сказать им, что я не поеду?
– Куда не поедешь?
– Отсюда. Мы ведь не просто из города уезжаем, а вообще в другую страну, где даже имени нашего никто не знает и нельзя будет говорить по-нашему. Мне нельзя об этом рассказывать, ну и пусть. Я все равно хотела тебе рассказать!
– Ваша семья отправляется в путешествие? Или вы собираетесь пожить за границей?
– Не «пожить»! Мы уезжаем
– Задавака ты необычайная, это точно.
– …так что я должна что-нибудь придумать. Если вдуматься, это просто логическая задача, как в шахматах. Только комбинации другие, но наверняка должно быть решение. Надо только найти правильный подход. Ты мне поможешь, правда?
– Эй, помедленнее! Ты уверена? Не забудь, ваша семья из знатных. Ваши предки жили в Ли Фолезе со времен основания города. У твоего отца титул, его все знают, он как-никак глава дома ЛиТарнграв. Не может же он просто взять и уехать из одной прихоти. Должно быть, ты что-то путаешь.
– Ничего подобного. Я тебе не соплячка какая-нибудь. Мне, знаешь ли, через три месяца одиннадцать!
– Простите, миледи! Ну ладно, если то, что ты говоришь, верно, то должна быть какая-то причина вашего отъезда. О чем думает твой отец? С чего бы благородному ландграфу Джексу ЛиТарнграву покидать Верхнюю Гецию?
– Мне-то он не скажет, сам понимаешь. Да это и не важно. Важно то, что я не собираюсь уезжать. Я вот думаю, что будет, если спрятаться в лесу? Им ни за что меня не найти. Нужно только, чтоб кто-нибудь помог мне выстроить хижину, а я могу добывать пропитание охотой. Тред, у тебя случайно нет топора?
– Боюсь, что нет.
– А лука со стрелами?
– Нет. Послушай, гномик… Почему твой отец собрался уезжать? Ты говоришь, тебе не объясняют, но я- то тебя знаю - ты наверняка что-нибудь высмотрела или подслушала. - Девочка отвела взгляд, и Тредэйн приказал: - Говори.
– Ну… - Глен внимательно разглядывала грязный пол. - Мне ничего не говорят, но уши-то у меня есть я… мне кажется, папа боится Белого Трибунала.
Тредэйн промолчал. При словах «Белый Трибунал» у него по коже пробежал озноб. Наконец, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало и тени обвинения, он спросил:
– Твой отец ведь не замешан в колдовстве, верно?
– Нет! Не смей такое о нем говорить!
– Прости. Я только спросил.
– Ничего подобного. Мой отец не пачкает рук в колдовских зельях. Он не такой! Только может… я не знаю… может, дело не только в этом. Ты прав, я подслушивала, и слышала, как они разговаривали, когда
