Долгие беседы в ожидании счастливой смерти

Скоро Шейнеле бросит меня! Одного. Больного». Я удивилась. У меня не было даже сомнений.

_____________________

ФОРМУЛА ЗОЩЕНКО. Казалось, логика й очевидна. Кем он будет в Израиле? Нищим, никому не известным литератором. Идиш там не в почете. Жалкое существование. й любит показывать книги своих израильских друзей. Мизерный тираж. Целую страницу занимают нередко имена спонсоров: им «автор выражает искреннюю признательность» за сто, двести, триста шекелей.

Его рассказ о творческом вечере Г.Ошеровича в Тель- Авиве. й коробит деталь: у входа в зал, на столике, — специальная коробочка для пожертвований в пользу выступающего поэта. «И никто не понимает, как же это унизительно!»

Он отказывается от свободы ради того, чтобы остаться писателем. Но можно ли разорвать эти понятия?

Так поступили многие литераторы-евреи в бывшем СССР. Обманывали себя тем, что сумеют… обмануть режим. Их попытки были обречены не только из-за цензуры или КГБ. Главной была причина, которую (думая, конечно, о себе) сформулировал в дневнике М.Зощенко: «Писатель с перепуганной душой — это уже потеря квалификации».

_____________________

БУДНИ СТРАХА. В молодости он мучительно преодолевал застенчивость.

— Может быть, это была болезнь? Я постоянно краснел. Иду куда-то по делам, еще не вошел в кабинет, чувствую: уже весь пунцовый, пот катит градом. Знакомлюсь с девушкой — то же самое… Ситуации эти возникали постоянно. Пока не догадался: моим щитом должна быть веселость. Нет, анекдоты почти никогда не рассказывал. Но любой разговор стал начинать с шутки. Застенчивость прошла, растаяла — юмор остался.

Были ли у него «механизмы», приемы для преодоления страха? (9 ноября 90 г.)

___________________________

Тема преодоления страхов волнует й всегда. То подсознательно (когда пишет в 73-м письмо Асе), то — так часто у писателей — он переносит проблему в творчество.

Интересен в этом отношении непоставленный киносценарий й «Прибой».

Герой, как и автор, размышляет о смерти. Просыпается в холодном поту, измученный кошмарами. Чем объяснить все возрастающую тягу Йонаса слиться с морем? Он чувствует: сливаясь с морем, перестает быть одинокой песчинкой в мироздании. Он — часть монолита, часть природы, которая не знает страха.

_________________________

Строгий, едва ли не мелочный контроль за собой: не сказать бы лишнего, губящего слова! Опасливый взгляд на телефон. Нотации жене и детям:

— Хватит болтать! Наверняка сейчас прослушивают разговоры всех интеллигентов. Тем более — писателей. Тем более — евреев.

Или:

— Если хочешь с кем-то поговорить откровенно, уходи дальше от комнаты, где стоит телефон. Даже неподнятая трубка таит опасность: она служит отличным микрофоном, который КГБ включает по мере необходимости.

Бесконечные разговоры о хитростях КГБ: «Специально отключат телефон, приходят потом под видом монтера — будто бы ремонтировать; на самом деле — вставить специальный жучок».

Восстанавливаю эти их семейные беседы (пятидесятых- семидесятых годов) с помощью самого й, доктора Сидерайте, Иосифа.

— Какой был выход? — переспрашивает й. — Во-первых, молчание, почти полное игнорирование телефона. Но это как раз могло вызвать подозрение. Лучше — сознательная дезинформация. Иногда тонкая — с полуправдой, иногда — грубая с верноподданническими признаниями. А что? Пусть КГБ докажет, что я не правоверный, не их…

____________________

Жизнь идет волнами. И страх — волнами: то приближаясь, то отступая.

й не может жить все время, как плотно сжатая пружина. Распрямляется, дышит свободно. Потом…

____________________

НЕУЖЕЛИ ВОЛНЫ СТРАХА СВЯЗАНЫ С ГЕОГРАФИЕЙ?

Есть такие места — даже внутри советской империи — где страх й, кажется, исчезает. Он постоянно ездит в дома творчества Союза писателей. Три-четыре месяца в году проводит в Коктебеле, Дубултах, Пицунде, Малеевке…

Известные «тусовки» литературной интеллигенции, как сказали бы сегодня. Я тоже помню их атмосферу. Иллюзию свободы. Там й не хочется думать о подслушивающих аппаратах. «Пусть магнитофоны записывают — пленки все равно потом перепутают, — шутит одна моя знакомая. — Ведь крамола звучит в каждой комнате».

й в домах творчества раскован. У него здесь точно выверенная роль: многоопытный европеец. Он разрешает себе держаться этаким еретиком.

Почему й с удовольствием рассказывает мне несколько похожих друг на друга эпизодов? Он когда-то считал их своими победами.

_____________________

— В Ялте — лет десять назад — я зло высмеял двух еврейских писателей. О чем они спорили? Да все о том же — о положении еврейской культуры в СССР. По глазам вижу: все они знают, все давно поняли — как и я. Но спорят. Я долблю свое; они, дуэтом, — свое. Ставят «галочку». На случай, если кто-то из нас троих все-таки донесет… Я им это, в конце концов, и объяснил.

— Вообще еврейские писатели (те, что еще остались в Советском Союзе после всех чисток) перепуганы насмерть. Звоню раз одному приятелю в Киев. Поздоровались, перекинулись парой слов. Спрашиваю:

— Как у вас с продуктами?

— Это не телефонный разговор».

И кладет трубку.

_____________________

Он боролся со своими страхами, смеясь, издеваясь над страхами чужими.

_____________________

…И был еще запомнившийся й надолго конфликт его с известным русским поэтом Сергеем О. Сидели они в столовой дома творчества за одним столиком.

«Знакомы были уже прежде, но — шапочно. Потому в первый, второй, третий день обменивались малозначащими фразами — что называется, нюхали друг друга: я — его, он — меня. Потом начинаются дискуссии! Я ругаю советскую политику. Он защищает. И так ежедневно! Наконец, однажды О. не выдерживает. Берет свою тарелку, встает, уходит за другой столик. Громко, на весь зал объявляет:

— Не хочу сидеть рядом с антисоветчиком!

Как прореагировали окружающие? Никак, в сущности.