девушку, потом взял ее за руку и повел прямо к скале.
– Пойдем, дитя мое, – позвал Кинц. – У меня в доме прохладно и приятно. Мы выпьем сладкого сидра, поболтаем о том о сем, а затем, если ты будешь очень настойчива, я, так и быть, сыграю с тобой в «Голубую кошечку».
– Но дядюшка Кинц, я не играю в «Голубую кошечку» уже много лет! – покачала головой Элистэ. – Я, знаете ли, уже не ребенок!
– Как, ты больше не играешь в «Голубую кошечку»? Очень жаль, я так любил эту игру. А как насчет «Позвони-в-звоночек»? Эта игра почти столь же замечательная, как и «Голубая кошечка».
– Ни за что на свете!
– А «Спрячь-сову»? Или «Слепые лодочники»? «Гавузио»?
– Дядя, мне уже семнадцать лет!
– Я рад этому, милочка. Однако какое это имеет отношение к «Голубой кошечке»?
– Я не играю больше в детские игры, я уже взрослая.
– Правда? В самом деле? – Остановившись у самого подножия скалы, дядя Кинц встревоженно оглядел свою родственницу. – Когда это произошло? А мне казалось, ты выглядишь точно так же.
– Это оттого, что я сняла свое взрослое платье. Если б вы увидели меня в аквамариновых шелках, вы бы сразу поняли, как я выросла.
– И поэтому ты не можешь больше играть? Как печально. Мне очень жаль. – Тут дядюшку Кинца посетила еще одна тревожная мысль: – И это означает, что мне тоже нельзя играть в «Голубую кошечку»? По-моему, это нечестно.
– Нет-нет, дядюшка. Вы можете вести себя как вам заблагорассудится.
– Ну, слава Чарам. В таком случае, дитя мое, идем скорее, и ты расскажешь мне о некоторых тонкостях этой игры. Тебя не будет мучить совесть…
Не переставая говорить, дядюшка Кинц протянул левую руку, и она по самое плечо погрузилась в гранитную поверхность скалы.
Элистэ вздрогнула.
– Я никогда к этому не привыкну, сколько бы раз вы ни показывали мне этот трюк. – Она приложила ладонь к скале и ощутила грубую, жесткую поверхность. – Готова поклясться, что скала настоящая. Как вам удается делать ее такой твердой?
– Наваждение, дитя мое, чистейшей воды наваждение, изобретенное для того, чтобы оградить от посторонних мою частную жизнь. Я рад, что эти маленькие хитрости тебя забавляют. Ну давай же, закрой глаза, и твой дядюшка благополучно проведет тебя внутрь.
– Нет, только не сегодня. Я пришла не в гости. Мне нужна ваша помощь.
– Моя дорогая девочка, ты выглядишь очень грустной. Что я могу сделать, чтобы на твоем личике вновь появилась улыбка?
– Дядюшка Кинц, мой друг… нет, не то чтобы друг, это один из наших серфов… Он попал в беду. Хуже чем в беду – ему угрожает страшная опасность. Вы помните серфа по имени Дреф сын-Цино?
– Тот смышленый, талантливый парнишка? Конечно, помню, замечательный мальчик, просто поразительный. Он что, заболел?
– Хуже, гораздо хуже. Ах, дядюшка, Дреф попал в страшную беду. Если вы ему не поможете, он пропал. Я не преувеличиваю – Дреф действительно погибнет. Он ударил моего отца – должно быть, тронулся рассудком. Ударил своего сеньора! Опрокинул его на землю, разбил нос! Я думала, что отец прикажет засечь Дрефа до смерти, по он не сделал этого, потому что ему в голову пришло нечто похуже. Дрефу отрубят язык и правую руку.
Большие глаза Кинца расширились, он замахал ручками, словно желая отогнать от себя столь ужасную картину.
– Не может быть! Это невозможно! Должно быть, пустая угроза, чтобы преподать мальчишке урок.
– Нет, это всерьез. Экзекуция состоится завтра утром. Отец не шутил. Все это так несправедливо, так ужасно и… – Элистэ запнулась, не в силах подыскать нужного слова, – и невыносимо жестоко.
– Да, я расстроен. – Дядюшка Кинц покачал головой, его седые волосы разлохматились еще больше. – Сын моего племянника Убера, твой отец, унаследовал от деда жестокое сердце. Когда он был мальчиком, то нарочно занимался разведением дефективных мышей, чтобы вывести маленьких двухголовых чудовищ. Я еще тогда беспокоился за него. Надо же, я думал, что с возрастом нрав его смягчится, и, похоже, ошибся…
– Дядюшка, я пришла сюда сегодня ночью в надежде, что вы поможете Дрефу бежать. Его заперли в конюшне, а двери охраняет громадный кузнец. В одиночку я не смогу помочь Дрефу. Но вы, с вашими колдовскими чарами, наверняка сможете что-нибудь предпринять, если захотите. Пожалуйста, дядюшка, скажите, что вы согласны!. Иначе завтра утром Дрефу отрежут и язык… и руку… его правую руку… – Элистэ изо всех сил старалась говорить спокойно, но у нее ничего не получалось. Слова застревали в горле и не желали выходить наружу. Лицо девушки скривилось, глаза заблестели, и по щекам потоком хлынули слезы.
– Пожалуйста, не плачь, дитя мое, – взмолился Кинц. Он похлопал племянницу по плечу, неуклюже погладил по полосам и пролепетал: – Пожалуйста, не надо. Вдвоем мы поможем мальчику. Обещаю, что ничего плохого с ним не случится. Я справлюсь с кузнецом, и нынче же ночью мы вытащим твоего дружка из конюшни. Пожалуйста, поверь мне, моя бедная девочка, и больше не плачь, а то я тоже разревусь.
И действительно, большие глаза за толстыми стеклами очков увлажнились от слез.
Рыдания Элистэ перешли во всхлипывания. Она вытерла глаза рукавом рубашки и прошептала:
– Спасибо, благослови вас Провидение, дядюшка Кинц.
