помощью. По-нашему — пансионаты. Поздоровались, поговорили за матку, за детей, за дороговизну жизни в Лондоне.
— Доктор, а вы не бывали в Даулише?
— Конечно, миссис Юингс, я частенько бываю в этом чудном городке и люблю сиживать в пабе «Королева Елизавета» на берегу океана за бокалом красного вина.
— Тогда, возможно, вы заметили, что в Даулише полным-полно… блядей?
Я профессионально смутился, но, не подавая вида, продолжал разговор, становившийся весьма интересным.
— Дело в том, миссис Юингс, что за все время моего пребывания в Даулише я таки не заметил того факта, что там полным-полно блядей…
Миссис Юингс наклонилась ко мне и неистово прошептала, обдав меня ароматом старинных духов:
— Вы не видели там блядей, потому что все они сидят по домам престарелых и практически не выходят наружу!
Профессора бранятся — только тешатся
Раннее утро в оперблоке. Начался операционный день. Операционные у нас сообщаются между собой стеклянными дверями, и, в принципе, если прислушаться, по музыке, что играет в стереосистеме в той или иной операционной, можно понять, кто именно сегодня оперирует. Мистер Галистер, уролог, отрезает людям почки под хриплый баритон Леонарда Коэна, мистер Пэрис, хирург, ищет в пациентах неотрезанное под Билли Холидей, а ваш покорный слуга предпочитает на лапароскопиях слушать «джипси-свинг», а на открытых операциях — Тома Уэйтса. Профессор Клементс, хирург-гинеколог, к которому прилетают оперироваться на частных самолетах жены арабских шейхов, предпочитает оперировать под едва слышные мелодии Вивальди.
Так вот, идет микрохирургическая операция по восстановлению маточных труб у жены какого-то то ли царя, то ли принца. За «роялем» — профессор Клементс. Тихо-тихо нашептывает Вивальди стереосистема «Боуз», в операционной полнейшая тишина, все передвигаются на цыпочках, и слышно, как в прорези между операционной маской и голубым операционным колпаком шуршат пышные ресницы операционной сестры Донны. Донна всегда очень расстраивается, что ее шикарную грудь не видно под стерильным, наглухо задраенным хирургическим халатом, и поэтому ей остается только шуршать ресницами. Кстати, следует заметить, что операционные сестры уделяют макияжу глаз огромное внимание, ведь именно эту часть всегда видит хирург, и кокетничать с ним удается зачастую только глазами, в перерывах между «зажим, зажим, спирт, огурец». Хорошей операционной сестре, кстати, совершенно не нужно в большинстве случаев говорить, что именно нужно хирургу. Надо только протянуть руку, и желаемый зажим Гуиллама или ножницы Мак-Индо тут же оказываются в руке.
Но оставим сиськи операционной сестры Донны в покое… Речь, собственно, не о них, а об общении между хирургами во время операции. Я ассистирую профессору, от бинокля с лампой, надетого на голову, ужасно болят глаза. Но без него нельзя — нитку невооруженным глазом просто не видно. Операция по восстановлению маточных труб ужасно кропотливая и напряженная, занимает часа три, не меньше. Вдруг из соседней операционной начинают доноситься… громкие ритмичные звуки. Первое впечатление — соседи не любят Вивальди и пытаются показать непопулярность данного композитора сильными ударами молотка по водопроводной трубе. Профессор Клементс перестает оперировать. Он поднимает голову и просит сестру-анестезистку немедленно узнать, «кто это долбит молотком и мешает ему делать операцию века». Сестра-анестезистка говорит, что в соседней операционной сегодня осуществляет протезирование бедра профессор Эггертон, лучший друг и собутыльник профессора Клементса, его товарищ по лондонскому яхт-клубу и великий хирург-ортопед Старого и Нового Света.
— Дарлинг, — обратился он к сестре-анестезистке опять, — не могли бы вы пойти в операционную профессора Эггертона и сказать, что профессор Клементс очень просит его не долбить молотком ближайшие два-три часа, так как профессор Клементс выполняет
Анестезистка скрылась за прозрачной дверью ортопедической операционной.
— Терпеть не могу ортопедишек! Разве это хирургия? Мясники и то работают нежнее… — продолжал бурчать профессор Клементс.
Через минуту удары молотком по бедру пациента прекратились, и профессор Клементс, удовлетворенно крякнув, продолжил деликатнейшую операцию, а звуки Вивальди опять нежно заполнили прохладный воздух операционной. Однако минут через пять долбление молотком возобновилось с утроенной силой. Профессор Клементс снова перестал оперировать, отложил микропинцет, поднял голову и, найдя глазами сестру-анестезистку, спросил:
— Dear, what exactly has professor Eggerton said when you told him that professor Clements asked him to stop that disgusting hammering noise because he was doing this most delicate microsurgery operation and was trying to concentrate?[12]
Рыжая сестра-анестезистка густо покраснела.
— Sorry, professor Clements. Professor Eggerton has asked me to tell you to… FUCK OFF![13]
— I thought he might! See, Mr. Tsepov, those orthopaedic surgeons do not have any nice manners.[14]
Профессор Клементс продолжил операцию. От хирургического бинокля у меня уныло болела голова. За стеной продолжали долбить молотком еще минут пятнадцать.
Потом заработала электродрель. Профессор Эггертон начал пилить бедро.
Десперадо из химчистки
— Хэй, компадре! — сказал он, обнажив желтые зубы и пахнув мне в лицо запахом сигарного дыма. — Если бы старому Хуану нужно было бы отрезать яйца заклятому врагу, я не надевал бы такой шикарный костюм! Но синьор может мне доверять — я ничего не скажу легавым. Если вы решили пустить кому-то кровь, значит, на то были причины!
Его смех перешел в кашель…
Я работаю акушером-гинекологом в Университетском госпитале Северного Миддлсекса, в Северном Лондоне. В четверг у меня всегда студенты. Утром они идут со мной на клинический обход, суют всюду нос и понимающе кивают, когда я начинаю распространяться о патогенезе каких-нибудь преждевременных родов или сахарного диабета при беременности. Во второй половине дня у нас академическая сессия. Весь департамент гинекологии и акушерства собирается в лекционном зале послушать интересный доклад, обсудить новости и попить хорошего кофе, предоставленного представителем какой-нибудь фармакологической компании. Все без исключения доктора по четвергам приходят нарядные. Когда еще, если не в четверг, можно похвастаться коллегам своим новым галстуком «Гермес» или запонками «Нью энд Лингвуд»? Уж точно не когда ты дежуришь в родильном отделении высокого риска, где то и дело по воздуху летают сгустки крови, какашки, фрагменты плаценты и околоплодные воды. А в четверг — можно. К тому же кокетничать с восемнадцатилетними студентками гораздо приятнее, когда на тебе не синяя хирургическая пижама, вся в пятнах от предыдущих родов в комнате номер четыре, а костюмчик «Саймон Картер». Гораздо эстетичнее, кто понимает, о чем я…
Ну так вот, иду я со студентами, весь такой красивый, через родильное отделение. И надо же случиться такому совпадению, что в тот момент, когда ответственный дежурный по родилке делал экстренное кесарево сечение тетеньке из комнаты номер девять, у тетеньки в комнате номер шесть после родов четырехкилограммовым плодом произошла атония матки и массивное акушерское кровотечение… Массивное акушерское кровотечение, скажу я вам, это дело серьезное… за двадцать минут тетенька может запросто потерять всю кровь. Хлещет как из ведра. Тут минуты решают все… Ну, конечно, «краш-блип», сирена, тревога… По матюгальнику срочно требуют реджистрара, анестезиолога и гематологическую бригаду в шестую комнату. Операционные сестры бегут срочно развертывать вторую операционную, а посредине всей этой тревоги — я в сером костюмчике от «Саймон Картер». И плевать, что я просто «мимо проходил», — раз тревога, значит, кто-то может умереть, а раз я здесь — надо бежать и чего-то делать. Метнуться в раздевалку и быстренько напялить хирургическую пижаму у меня времени нет. Надо нестись останавливать кровопотерю. Вбегаю в комнату. Лужа крови. Тетенька бледна, как и все тетеньки, потерявшие более двух литров крови. Пульс сто сорок, давление семьдесят на тридцать. Шесть единиц крови четвертой группы резус-плюс уже заказали, а пока в обе вены уже льют гелофузин и хартман, кровезамещающие растворы, под давлением. Принесли первую отрицательную — льем! Кровотечение не останавливается. Сажусь на кровать между ногами роженицы и что есть силы сжимаю матку руками. Нужно срочно в операционную! Именно в таком положении — я на кровати у пациентки между ног, с рукой по локоть во влагалище, в сером костюмчике «Саймон Картер», сжимающий что есть силы не желающую сокращаться матку, — едем в операционную, где меня сменяет Джес, мой доктор-стажер, пока я таки переодеваюсь в операционное белье для чревосечения.
… Обошлись без экстирпации матки. Наложили компрессионный шов и еще для пущей гарантии перевязали маточные артерии. Закидали матку простагландинами, окситоцином и прочими вкусностями… Жизнь
