замолчала. Им овладели дикие, буйные фантазии.
— Ты тоже, дорогая, — спокойно откликнулась Кики, гася лживый энтузиазм Клер. Итак, сцены не будет. В этом отношении Кики всегда была на высоте, что очень нравилось в ней Говарду, однако сейчас он предпочел бы услышать ее вопль. Она стояла, как зомби, с приклеенной улыбкой и каменными глазами, невосприимчивыми к любым сигналам с его стороны. Между тем их абсурдная беседа с Клер продолжалась.
— Нужен какой-то предлог, — продолжала Клер. — А то он будет тешить себя мыслью, что я просто хотела с ним поговорить. Чем бы его поддеть?
— Да он везде сует свой нос, — ответил Говард, переводя отчаяние в ярость. — Бери что хочешь. Положение дел в Британии, в Штатах, на Карибах, статус черных, статус женщин, состояние искусства — кинь любую кость, он все поймает. И учти: он считает, что преимущественные права[18] — это от лукавого. Он обольститель, он…
Говард умолк. Все выпитое ополчилось против него, его собственные фразы бросались от него врассыпную, как кролики в норы, — ни белую холку мысли, ни черную дыру, в которой она исчезала, он рассмотреть не успевал.
— Гови, не делай из себя посмешище, — внятно сказала Кики и закусила губу. Она явно боролась с собой.
Но вид у нее был самый решительный. Никаких криков и слез.
— Он выступает против преимущественных прав? Странно, — сказала Клер, глядя, как Монти кивает головой.
— Не совсем так, — ответила Кики. — Он просто черный консерватор, который считает, что создание специальных условий унижает афроамериканских детей. Веллингтон пригласил его очень не вовремя: в Сенат внесен проект по ограничению преимущественных прав, так что у нас могут быть проблемы. Мы должны стоять стеной. Впрочем, ты ведь все знаешь. Вы же с Говардом над этим работали. — Глаза Кики округлились, в них мелькнула догадка.
— А… — сказала Клер, вертя пальцами ножку бокала. Мелкомасштабная политика ее не увлекала. Полтора года назад она служила заместителем Говарда в Веллингтонском антидискриминационном комитете — там-то и началась их связь, — но интереса к службе не проявляла и в комитет ходила нерегулярно. Поступить туда ее уговорил Говард, боявшийся назначения другого коллеги, по его мнению, ничтожества. Клер воодушевляли только апокалипсические явления на мировой арене: оружие массового поражения, тоталитарные режимы, гибель тысяч людей. Она ненавидела комитеты и заседания, но любила подписывать петиции и участвовать в маршах протеста.
— Ты можешь поговорить с ним об искусстве — о карибском искусстве. Он же коллекционер, — мужественно продолжала Кики.
— Мне так нравятся его дети. Просто глаз не оторвешь.
Говард презрительно фыркнул. Он был безнадежно пьян.
— Джером влюбился было в его дочь, — коротко объяснила Кики. — В прошлом году. Семья встала на дыбы, Говард подлил масла в огонь. Вышло все очень глупо.
— Какая драматичная у вас жизнь, — сияя, сказала Клер. — Его можно понять — я имею в виду Джерома. Она бесподобна — прекрасна, как Нефертити. Не правда ли, Говард? Как одна из тех статуй в музее Фицуильяма в Кембридже. Ты ведь видел их, да? Не лицо, а древнее чудо.
Говард закрыл глаза и как следует отхлебнул из своего стакана.
— Позаботься о музыке, Говард, — сказала Кики, поворачиваясь наконец к мужу. Странно было смотреть на нее: губы говорили одно, а глаза другое, как у плохой актрисы. — Я сыта по горло этим хип- хопом. Кто его вообще включил? У людей от него уши вянут — Альберт Кениг, по-моему, ушел из-за него. Поставь что-нибудь вроде Эла Грина[19] — чтобы нравилось всем.
Клер уже направилась к Монти. Кики пошла было с ней, потом остановилась, вернулась и что-то шепнула Говарду на ухо. Голос ее дрожал, но рука твердо держала запястье мужа. Она произнесла имя и поставила после него вопросительный знак. Внутри у Говарда все сжалось.
— Можешь остаться в доме, — сказала Кики срывающимся голосом. — Но держись от меня подальше. Не смей ко мне приближаться — убью.
Она плавно отделилась от него и опять нагнала Клер Малколм. Говард смотрел, как они идут: его жена и его катастрофа.
Сначала он был совершенно уверен, что его сейчас стошнит, и двинулся по коридору в ванную. Затем он вспомнил о поручении Кики и упрямо решил его исполнить. Теперь он стоял на пороге в пустую вторую гостиную. Здесь был только один гость, окруженный CD- дисками и склонившийся над стереосистемой. Изящный топ с завязками на шее, открытая ночному ветру узкая, выразительная спина — казалось, она вот-вот встрепенется в танце умирающего лебедя.
— Как-то так, — сказала она, обернувшись. У Говарда появилось странное чувство, что это ответ на его последнюю мысль. — Вам нравится?
— Не очень.
— Стало быть, облом.
— Ты Виктория?
— Ви.
— Хорошо.
Ви сидела на пятках вполоборота к Говарду. Они улыбнулись друг другу, и Говард тут же проникся сочувствием к своему старшему сыну. Все загадки прошлого года перестали существовать.
— Так ты, стало быть, диджей? — спросил Говард. — Может, это теперь не так называется?
— Вроде того. Вы не против?
— Конечно, нет. Но некоторые из гостей постарше считают подборку слегка… сумбурной.
— И вас послали призвать меня к порядку?
Какая странно английская фраза и как по-английски сказана…
— Скажем так, я пришел на переговоры. Вот это что играет, например?
— Подборка Леви, — прочла она наклейку на обложке диска. — Похоже, враг ближе, чем вы думали. — Она печально покачала головой.
Ну разумеется, она умна. Джером не потерпел бы глупой девушки, будь она хоть трижды красотка. У Говарда в юности таких проблем не было. Прошло немало лет, прежде чем мозги стали что-то для него значить.
— А та, что прежде играла, чем плоха?
Она уставилась на него.
— Как можно это слушать?
— Это же Крафтверк. Что плохого в Крафтверке[20]?
— Два часа Крафтверка?
— Но там и другая музыка есть.
— Да вы видели эту коллекцию?
— Еще бы, я же ее и собрал.
Она засмеялась и встряхнула волосами. У нее была новомодная прическа: спадающий на спину каскад искусственных локонов, забранных на затылке в хвост. Развернувшись к Говарду лицом, она снова села на пятки. Блестящая лиловая ткань обтягивала ей грудь. Должно быть, соски у нее большие, как старые десятипенсовики. Говард, якобы в смущении, уткнулся взглядом в пол.
— Вот, скажем,
— Я купил.
— Вас, наверное, принудили. Вели к прилавку под дулом автомата, — сказала она, приставив к голове палец. У нее был глухой, кудахтающий смех, — такой же низкий, как и голос. Говард пожал плечами. Ее запанибратство его коробило.
— Значит, сумбур продолжается?
— Боюсь, что да, профессор.
Она моргнула, медленно опустив веки. Какие шикарные ресницы! Говард заподозрил, что она
