классом рабочих и подавляющим большинством общества — с другой. Лишь гений Маркса оказался в силах одолеть эту задачу. Сен-Симон не смог не только разрешить ее, но даже поставить ее. А поскольку он не понимал природы капиталистического производства, он не мог понять ни внутренних противоречий производственного процесса, ни различия интересов участвующих в нем классов. Естественно, что, выдвигая на первый план отношение людей к процессу труда («классы производительные» и «классы непроизводительные», «бездельники» и «трудящиеся») и упуская из виду их отношение к орудиям труда, он должен был придти к выводу, что капиталист — истинный защитник рабочих, другими словами, что заботу об овцах нужно поручить волкам и никому другому.
Но чем объяснялась такая общая установка Сен-Симона? В первую очередь, конечно, тем, что сам он был выходцем из имущих классов и с ранних лет усвоил себе определенные взгляды на собственность. Все его симпатии были на стороне «самого многочисленного и бедного класса», злоключения которого он испытал на своем собственном опыте в годы лишений и нужды, но симпатии эти не могли преодолеть глубоко вскоренившихся привычек мышления. Да и в той среде финансистов и крупных предпринимателей, в которой он вращался в последний и в теоретическом отношении самый важный период своей жизни, представления о богатстве как «мере способностей», о прибыли как вознаграждении за талант, о фабрикантах как естественных вождях рабочих — были чем-то само собой разумеющимся. Естественно, что такой подход не только затруднял, но и прямо исключал изучение производственных отношений с точки зрения действительного производителя, т. е. рабочего.
Общая обстановка эпохи тоже мало благоприятствовала подобному изучению. Рабочие еще не проявили себя, как особый социальный класс, имеющий собственные задачи и свою собственную тактику. Их борьба с предпринимателями выражалась в ряде отдельных экономических выступлений, но не приняла еще характера политической борьбы, направленной против всех устоев буржуазного общества. Крупное машинное производство, только что начинавшее утверждать свое господство в промышленности, не успело выявить свойственных ему внутренних противоречий. Таким образом сама историческая действительность не предоставляла в распоряжение Сен-Симона того материала, который она два десятилетия спустя в таком изобилии дала Марксу и Энгельсу, и который на всякого вдумчивого исследователя влиял гораздо сильнее, чем самые остроумные теоретические доводы.
Наконец, политические задачи момента выдвигали на первый план не борьбу рабочих и капиталистов, а борьбу торгово-промышленной буржуазии и феодальной знати.
Несмотря на конституционную «хартию» и парламентский режим тогдашней Франции, буржуазный строй далеко еще не утвердился: для завоевания власти и обеспечения гражданских свобод буржуазии надо было предварительно справиться с королем и аристократией. Во имя этой основной задачи даже радикально настроенные элементы общества склонны были затушевывать социальные противоречия, дабы не нарушать единства политического фронта. Теория гармонического сотрудничества промышленных классов, усиленно насаждавшаяся Сэем и прочими экономистами, как нельзя лучше соответствовала этой политической цели и потому охотно принималась на веру даже такими людьми как Сен-Симон, которого вряд ли можно заподозрить в сознательном игнорировании интересов индустриального пролетариата.
Все это вместе взятое помешало Сен-Симону углубить свое исследование и раскрыть подлинный смысл «экономических интересов» отдельных общественных классов. А допустив ошибку в исходном пункте, он неизбежно должен был повторить ее и в своих выводах и выдвинуть такой план реформ, который вместо освобождения сулил рабочим еще большее закабаление.
Его политические планы принадлежат к числу тех немногих утопий, которые полностью осуществились в действительности. В этом заключается с одной стороны их наибольшая ценность, а с другой — их наилучшее опровержение. В самом деле, XIX век сделал почти все то, что рекомендовал Сен-Симон. Ученые и техническая интеллигенция стали экспертной комиссией буржуазии, и хотя никакой «первой палаты» из них не составилось, это не помешало им выполнять свои функции с отменным успехом.
Финансовый (по выражению Сен-Симона «банковский») капитал объединил промышленную буржуазию и стал ее направляющей силой. «Вожди производства», т. е. фабриканты и заводчики, получили во всех парламентах мира господствующее влияние и всюду стали истинными распорядителями национальных судеб. Даже короли переделали себя по его рецепту, и злополучный Вильгельм II стал с одной стороны коммивояжером германской промышленности, а с другой — инициатором пресловутого «социального законодательства». Все произошло в точности так, как указывалось в «Катехизисе индустриалов». А между тем результаты оказались прямо противоположны надеждам; вместо бесперебойного хода производства — кризисы, вместо обилия работы — безработица, вместо объединения промышленников отдельных государств — ожесточенная конкуренция и безудержная борьба за рынки, вместо всеобщего и вечного мира — мировая война, окончание которой служит только преддверием к новой.
Социально-политическая программа Сен-Симона оказалась великолепной как прогноз и никуда негодной как план «улучшения участи масс». Делая честь его историческому предвидению, она вскрывает его несостоятельность в роли политического реформатора, ибо то, что было для Сен-Симона средством (правление выдающихся индустриалов) ни в малейшей мере не соответствовало его «прямой цели» (улучшению положения масс).
В 1825 году, за несколько недель до смерти философа, вышло его последнее произведение — «Новое христианство», которое должно было завершить его систему. У читателя эта книга рождает на первых порах чувство величайшего недоумения, — до такой степени противоречит она главным положениям его предыдущих работ. Там — отрицание «слепых верований» и замена их «положительными доказательствами науки»; здесь — признание «божественности» христианской морали и утверждение, что именно она должна руководить прогрессом человечества; там глашатаями моральных истин объявляются ученые, здесь — воспитанное в сен-симоновской вере духовенство; там благоденствие человечества вытекает из правильно понятых «экономических интересов», здесь оно мыслится, как результат моральной проповеди; там храм науки заменяет собою все прочие, здесь — признается необходимость самых настоящих церквей, с культом, обрядами и соответствующей внешней обстановкой. Что же это такое, как не отрицание всего предыдущего мировоззрения?
Человек, привыкший подчинять все свои философские взгляды одному основному принципу, не может не придти к заключению, что Сен-Симон на старости лет изменил самому себе. Но если мы вспомним, что Сен-Симон был дуалистом и признавал существование двух независимых друг от друга начал — духовного и материального — то внутреннего противоречия в данном случае не окажется.
В предыдущих своих работах он рассматривал жизненные явления главным образом в материальном плане, теперь он перешел к рассмотрению плана духовного и попытался доказать, что историческое развитие духовного начала идет к той же конечной цели, как и мир материальных социально-экономических отношений: феодализму соответствовало католическое христианство, индустральной системе будет соответствовать новое христианство, основанное Анри де Сен-Симоном. «Новое христианство» — не опровержение прежних мыслей, а подтверждение их с другой точки зрения. Повторяя наше прежнее сравнение, можно сказать, что Сен-Симон только проверил одни часы другими и, отметив одинаковость их хода, оставил их висеть на прежнем месте. В данном случае Сен-Симона можно упрекнуть в неправильном подходе к действительности, но не в отказе от своих собственных положений.
Но почему Сен-Симон призывает к обновленному христианству, а не к какой-либо другой религиозной системе, более близкой его научным взглядам? Раз уж без «духовного начала» обойтись никак нельзя, не проще ли было бы облечь его в новую форму, вполне соответствующую индустриальному строю и не имеющую никакой связи с феодальным прошлым? Эта кажущаяся непоследовательность объясняется сен- симоновской теорией исторического развития. В истории не может быть скачков, — все крупные изменения социально-политического строя совершаются постепенно, и каждая новая эпоха неизбежно хранит в себе некоторые элементы старой, пока они не заменятся другими, более совершенными. Этот закон постепенности в одинаковой мере приложим как к политике, так и к религии. Несмотря на то, что экономические основы индустриального строя уже сложились, наряду с ними существуют и более или менее долгое время будут существовать религиозные верования и религиозные общества, возникшие на заре европейской истории. Объявлять им войну и стремиться к их уничтожению — значило бы поступать подобно «метафизикам» XVIII века, которые искореняли христианство, не позаботившись предварительно о его преемнике. Задача заключается, следовательно, не в простом устранении христианства, а в его
