мало помогает. На ее намеки и предложения солдаты не реагируют, предпочитая заходить к ее презренным прислугам, размещенным в бараках…
За приставание к гостям она, эта всемогущая, уже однажды получила публичную порку, когда почти силой принудила гостя удовлетворить ее вожделения. Солдат вырвался из ее объятий, плюнул ей в лицо и пошел в бюро жаловаться. Тогда вышла из своей комнаты Яага — начальница лагеря и своим плетеным прутом обрушила на ее голову град ударов. Эльза перенесла молча эти удары, только губы ее искривились в зверином оскале, маленькие глазки бросали взгляды, полные лютой ненависти в сторону «рыжей бестии». Она знала, что Яага часто ездит к своему любовнику, начальнику соседнего лагеря, в Нидервальдене, утолять свою похоть. Но Эльза также хорошо знала, что она обязана покорно принимать побои от Яаги. Ведь в глазах Яаги Эльза не больше, чем заключенная, одна из многих лагерниц, над которыми ее власть не ограниченна. Свою злость и неудовлетворенность главная кальфакторша вымещала на девушках, над которыми господствовала.
В часы «обслуги развлечением» она вертится в бараках, наблюдает, подсматривает, будто для того, чтобы удостовериться, выполняют ли девушки свои обязанности с должной преданностью, удовлетворяют ли они желания своих гостей надлежащим образом. Она часто говорит гостям, что они имеют право жаловаться в бюро на любую из девушек, выказавшую равнодушие к гостю.
Эльза стремилась загасить огонь своих неудовлетворенных желаний кровью этих девушек. И вершина ее наслаждений — «очищение от грехов», публичная порка до смерти на площади.
После часов развлечения, когда солдаты уходят, Эльза мечется по лагерю, как разъяренный зверь. Не однажды Эльза хватала какую-нибудь девушку, заталкивала ее в свою кабину и набрасывалась на нее, вдыхая запах только что ушедшего мужчины. Если девушка не отвечает на ее похоть — конец. Эльза хорошо знает, как устроить такой девушке «рекламацию».
Нет большего удовольствия для Эльзы, чем доложить, что у девушки уже набралось три «рекламации». Девушка стоит перед ней, как загипнотизированная. Ее тело и душа теперь целиком в распоряжении главной кальфакторши. Эльза разжимает свои тонкие губы и обнажает маленькие, редкие зубы. Она смотрит на девушку, как удав на свою жертву, и медленно выдавливает из себя:
— Я тебя очищу… Теперь ты вся принадлежишь мне… полностью мне… Но перед этим пойди со мною…
Глаза Эльзы впились в ее глаза. Та не кричит. Не плачет. Не убегает. Она смотрит в лицо Эльзы и видит в нем площадь казни. Эльза обнимает ее и общупывает руками. Из ее безобразного рта снова и снова вырываются слова:
— Я очищу тебя… Очищу тебя… Но перед этим зайди со мной в кабину…
Они бредут в ее, кабину, словно для выполнения некоего ритуального обряда.
Когда Даниэла пришла на площадь «Крыла радости», ей навстречу выбежала Цвия из Тщебина. Ей очень хочется узнать, что с ее сестрой.
На минуту Даниэла остановилась, как оглушенная громом. К такому вопросу она не была готова. Барак, откуда она пришла, вытеснил полностью воспоминания о рабочих отрядах. Но теперь все опять всплыло перед глазами: Хентшель ходит вокруг Ханы и заступом бьет ее.
Даниэла стояла растерянная, а Цвия смотрела ей в рот, ожидая ответа.
— В чем дело, Даниэла? Что случилось?..
Даниэла, как человек очнувшийся после сильного удара, выпалила:
— Что там делает Хана? Она работает, как все остальные…
Она удивилась тому, что произносит эти слова сердито, с обидой.
— Я слышала, что там работают очень тяжело. Как она себя чувствует на работе? Она ведь слабенькая, — добавила Цвия озабоченно.
— Как чувствует себя Хана во время работы? — повторяет Цвия свой вопрос.
Даниэла ищет возможность уйти от этой страшной темы. Проволочные заграждения и кровля бараков кружатся в ее глазах. Еще секунда, и она упадет.
— Хана чувствует себя там, как и другие!.. — отвечает она быстро.
— Я решила во что бы то ни стало перейти в рабочие отряды, — говорит Цвия. — Я не хочу быть здесь, даже если меня за это убьют. Хочу быть вместе с Ханой. Не желаю я больше сидеть в этих нечистотах!
Даниэла посмотрела на нее.
— Цвия, ты сошла с ума, что ли? Цвия, пожалей себя!..
— Я уже сообщила об этом главной кальфакторше, — отвечает Цвия.
Даниэла ласкает ее обеими руками.
— А что сказала тебе кальфакторша? — спросила она.
— Когда у тебя будет три «рекламации», я отошлю тебя к Хане, — повторила наивно Цвия слова главной кальфакторши.
В семь часов утра в розовых бараках происходит проверка «заправки кроватей». Эльза, главная кальфакторша, ходит вместе со своими помощниками из барака в барак, проверяет, как заправлены кровати. Здесь, в «Крыле радости», кровать — божество, которому девушки приносят ежедневную жертву.
В ногах каждой кровати висит тот же номер, что выжжен у девушки между грудями. Тут широкое поле деятельности для Эльзы из Дюссельдорфа, чтобы придраться и подготовить почву для получения «рекламации» во время «часов наслаждения».
В каждом бараке установлены по пятьдесят кроватей, одна против другой, по двадцать пять с каждой стороны, а в середине проход. В головах каждой кровати узкий шкаф, куда гостям можно вешать одежду во время «часов наслаждения». В шкафу наверху имеется маленькая полочка, где стоит посуда. Горе девушке, если посуда будет хоть чуточку грязной, если ложка не будет лежать так, как должно, если запах миски не понравится Эльзе. Подобное пренебрежение к посуде означает, что владелица этой посуды не считается с эстетическими чувствами высокопоставленных гостей, которым тоже нужно пользоваться тем же шкафом. За такие проступки Эльза наказывает провинившуюся своими особыми наказаниями, которые в конце концов, рано или поздно, приводят девушку к «рекламации».
Рано утром, как только прозвучат удары гонга, в бараках начинается толчея и переполох: наступает время заправки кроватей! Каждая девушка делает это лихорадочно, руки у нее дрожат, вся она встревожена: удастся ли ей сегодня хорошо заправить кровать?.. Будет ли удача?.. А если, не дай бог, неудача?..
«Господи, боже! Помоги мне!» — шепчут их губы, а руки лихорадочно делают свое дело.
Кровать — это узкий ящик, длинный и наполненный древесными стружками; на кровати белая простыня и подушка, набитая стружкой.
Простыня на матраце должна лежать совершенно гладко, чтобы нигде не было ни одной морщинки, ни одного выступа. Для этого надо раньше всего повозиться с опилками, которые от многократного лежания твердеют, слипаются.
Появилась строжайшая установка, что матрас с простыней должен возвышаться над кроватью на десять сантиметров. Точно десять! Не больше и не меньше! А вместе с верхним покрывалом — на пятнадцать сантиметров.
Одеяло должно покрыть всю длину кровати, быть гладким и ровным. Если на постели будет обнаружен хоть один волосок или малейший признак пыли и грязи — хозяйке этой постели несдобровать.
«Кровать — святая святых!» — гласит вывеска на стене каждого барака.
При проверке девушки стоят смирно, каждая у своей кровати. Кровать — это как бы продолжение ее самой. Это, пожалуй, главная часть ее тела, вся ее жизнь уложена в эту кровать, в этот узкий серый ящик.
«Господи, помоги мне!.. Помоги, о, боже!..» — несется молитва над кроватями.
Эльза подходит к первой кровати, становится на колени и закрывает один глаз; вторым она проверяет — соблюдены ли десять сантиметров. Линия должна быть ровной над всеми двадцатью пятью кроватями. Эльза ведь из Дюссельдорфа, она чистой расы, обучена немецкой точности, она покажет этим
