дороге в Бассору, с этим злополучным египетским фараоном, отняли у вас, быть может, навсегда, счастье вашей жизни. Боюсь, что вы безвозвратно утратили Амазана.
Феникс спросил, нельзя ли им приветствовать мать Амазана, но слуги ответили, что супруг ее позавчера скончался и она никого не принимает.
Феникс, бывавший прежде в этом доме запросто, провел вавилонскую царевну в покой, стены которого были обшиты апельсинным деревом и выложены пластинками слоновой кости. Подпаски-мальчики и подпаски-девочки в длинных белоснежных одеждах, опоясанные ярко-оранжевыми лентами, подали ей в ста корзиночках из простого фарфора сто изысканных яств, среди которых не было убоины, зато были рис, саго, манна, вермишель, макароны, омлеты, фрукты, такие душистые и сладкие, о каких не имеют и понятия в других странах. Были также поданы в изобилии прохладительные напитки, куда более вкусные, чем самые лучшие вина.
В то время как царевна вкушала яства, нежась на ложе из роз, четыре павлина или павы, по счастью, немые, овевали ее своими блистающими крыльями. Двести птиц, сто пастухов и сто пастушек исполняли концерт. Соловьи, канарейки, малиновки, зяблики вместе с пастушками вели первую партию, пастухи исполняли партии альтов и басов, а в общем, все было прекрасно и естественно, как сама природа. Царевна признала, что если Вавилон блистал большей роскошью, то у гангаридов природа была в тысячу раз пленительнее. Но пока звучала утешительная и ласкающая слух музыка, царевна плакала.
– Пастухи и пастушки, соловьи и канарейки наслаждаются любовью, а я в разлуке с гангаридом – героем, достойным предметом моих самых нежных и страстных мечтаний. – Так говорила она своей служанке Ирле.
В то время как она ужинала и то восхищалась, то плакала, Феникс говорил матери Амазана:
– Госпожа моя, вы не можете отказать в свидании вавилонской царевне. Вы знаете…
– Я знаю все, вплоть до ее приключения в гостинице по дороге в Бассору. Сегодня утром мне обо всем рассказал черный дрозд. Этот жестокий дрозд виноват в том, что мой сын, обезумев от отчаяния, покинул отчий дом.
– А было ли вам известно, что царевна воскресила меня?
– Нет, дорогое дитя, дрозд мне сказал, что вы умерли, и я была неутешна. Меня так расстроили ваша смерть, кончина моего мужа, внезапный отъезд сына, что я закрыла для всех двери своего дома. Но так как вавилонская царевна оказала мне честь посетить меня, то скорее зовите ее сюда. Мне необходимо сообщить ей очень важные известия. Прошу и вас присутствовать при этом свидании…
И она тотчас же направилась в соседний покой, навстречу царевне.
Мать Амазана двигалась с трудом – ей было уже около трехсот лет, но красота ее еще не совсем поблекла. Лет в двести тридцать – двести сорок она, видимо, была ослепительно хороша.
Формозанту она приняла почтительно и с достоинством; ее сочувствие и печаль произвели на царевну сильное впечатление.
Формозанта прежде всего выразила ей соболезнование по случаю кончины ее супруга.
– Увы, – ответила мать Амазана, – его смерть касается вас гораздо больше, чем вы думаете.
– Конечно, я очень огорчена, – ответила Формозанта, – ведь он был отцом… – Сказав это, она заплакала. – Только ради него спешила я сюда, подвергаясь множеству опасностей, ради него покинула отца и самый блестящий в мире двор. Царь Египта, которого я ненавижу, похитил меня. Ускользнув от этого насильника, я пролетела огромное пространство, чтобы увидеть того, кого люблю. Я здесь, и что же? Он бежит от меня!
Слезы и рыдания пресекли ее речь.
Тогда заговорила мать Амазана:
– Ваше высочество, когда царь Египта задержал вас и вы ужинали с ним по дороге в Бассору, когда вы вашими прекрасными руками наливали ему ширазское вино, не приметили ли вы порхающего по комнате черного дрозда?
– Приметила, но тогда не обратила на него внимания, а сейчас припоминаю очень отчетливо: когда фараон встал из-за стола, чтобы поцеловать меня, этот дрозд, пронзительно чирикая, вылетел в окно и уже не возвращался.
– Увы, сударыня! – сказала мать Амазана. – Это послужило причиной всех ваших несчастий. Мой сын послал этого дрозда, для того чтобы тот разузнал, как вы себя чувствуете и что происходит в Вавилоне, рассчитывая скоро возвратиться туда, пасть к вашим ногам и посвятить вам всю свою жизнь. Вы и представить себе не можете, как пламенно он вас обожает. Все гангариды умеют любить и хранить верность, но мой сын самый страстный и самый постоянный из них. Дрозд увидел вас в гостинице: вы весело пировали с фараоном и с каким-то гнусным жрецом. Он заметил наконец, как вы нежно поцеловали того самого царя, который убил Феникса и к которому мой сын питает непреодолимое отвращение. Увидев это, дрозд почувствовал справедливое негодование и улетел, проклиная вашу злосчастную склонность к фараону. Сегодня он вернулся сюда и все рассказал, но, – о небо! – он прилетел в тот час, когда мы с сыном оплакивали смерть его отца, смерть Феникса, в тот час, когда Амазан узнал от меня, что приходится вам троюродным братом.
– Силы небесные! Мой троюродный брат! Возможно ли это? Каким образом? О, как я счастлива! И как несчастна – ведь я его оскорбила!
– Сын мой – ваш троюродный брат, – продолжала мать, – и я докажу вам это. Но, обретя родственницу, я потеряла сына. Ему не пережить горя, причиненного поцелуем, который вы подарили царю Египта.
– О тетушка! – воскликнула прекрасная Формозанта. – Клянусь вашим сыном и великим Оромаздом, этот злосчастный поцелуй отнюдь не был изменой, он был самым неопровержимым доказательством любви, какое я могла дать вашему сыну. Ради Амазана я ослушалась отца; ради него совершила путь от Евфрата до Ганга. Будучи захвачена недостойным царем Египта, я лишь обманным путем смогла бежать. Призываю в свидетели прах и душу Феникса, которые были в то время в моем кармане! Он может подтвердить, что я невиновна. Но каким образом сын ваш, рожденный на берегах Ганга, мог оказаться моим родственником, когда наш род уже столько веков царствует на берегах Евфрата?
– Знаете ли вы, – сказала почтенная гангаридка, – что ваш двоюродный дед Алдей был вавилонским царем и что его сверг с престола отец Бела?
