вместе занимались, вместе играли в лесу. Отец моей подруги был на редкость добрым и никогда не преследовал нас ворчливыми наставлениями. Он обучал нас песням. Весной, когда лес оглашался щебетанием птиц, мы с подружкой, радостно возбужденные, принимались петь, и голоса наши перекликались с голосами птиц. Кстати о птицах. Как-то вечером к нам в гости пришел мой двоюродный брат и подарил мне зимородка в бамбуковой клетке. Я страшно обрадовался этой пестрой птичке; красный клюв, зеленые перышки, желтые коготки – просто загляденье! Не знаю, водится ли в ваших краях такая птица. Было поздно, девочка уже легла отдыхать, и я не решился позвать ее. Всю ночь я не мог сомкнуть глаз: то беспокоился, что клетка висит на карнизе – как бы туда не забралась кошка; то воображал, в какой восторг придет моя подруга, когда увидит птичку; то жалел, что брат принес мне всего одну птицу. Куда лучите, если бы их было две: вторую я бы непременно подарил своей подружке… Так я и не уснул. Наутро, едва рассвело, я соскочил с кровати. Мать спросила, куда я так рано собрался. Я пробормотал что-то в ответ и, даже не умывшись, со всех ног кинулся к девочке. Она еще сладко спала. Я принялся трясти ее:
– Вставай! Вставай! У меня есть зимородок. Какой красивый! Идем скорей смотреть…
Ничего не понимая спросонья, девочка протерла глаза, взглянула на меня, потом быстро накинула платье, спустила ноги на пол, и мы помчались к нам. Я снял клетку с карниза и поставил ее на низенькую скамеечку, чтобы моей подружке было удобно разглядеть птичку. Девочка пришла в восхищение.
– Мы будем ухаживать за птичкой, чтобы она не умерла, – воскликнула девочка, проводя рукой по клетке, и нечаянно приоткрыла дверцу. Проворная пичуга, пискнув, выпорхнула наружу и вмиг исчезла из виду. Мое сокровище пропало! Слезы брызнули у меня из глаз.
– Я разрешил тебе посмотреть птичку, а ты ее выпустила, – укорял я девочку. – Теперь вот давай мне за нее что-нибудь, а то не буду с тобой водиться… И маме твоей скажу…
У бедняжки лицо стало пунцовым, она разрыдалась: не нарочно же она выпустила птичку! Но я все больше растравлял себя слезами и не переставая твердил, что девчонка должна возместить мне ущерб. Так мы ревели оба, пока не прибежали перепуганные родители.
– Что за скандал в такую рань? Чего вы не поделили?
– Она выпустила зимородка. Пусть теперь отвечает!
– Нет, нет, я нечаянно! – повторила девочка. – Мэнхан хочет, чтоб я ему заплатила, а где я возьму деньги?
– Только-то и всего! Стоит шуметь из-за какой-то птички? Не тужи, милая, не надо ничего платить, иди домой.
Всхлипывая, девочка ушла, а мать погладила меня по голове и успокоила. В этот день я не пошел на уроки. Оставшись дома, я не мог отделаться от ощущения, будто мне чего-то не хватает. Настроение упало. Разумеется, зимородок здесь был ни при чем. Просто рядом со мной не было моей подруги. Впервые познал я горький вкус одиночества и раскаивался, что обидел девочку.
Надо же мне было так разозлиться! Подумаешь, зимородок! Да она вовсе не хотела выпустить его. Он ведь ей тоже понравился. Чего я пристал к ней? Придется просить прощения. А вдруг она откажется со мной водиться? Что же делать? Так ничего и не придумав, бесконечно расстроенный, я опять пустил слезу.
Да, прежде я и не подозревал, сколько огорчений таится в отношениях между людьми. Я охотно помирился бы со своей подругой, но боялся, что она рассердилась и не пожелает слушать мою покаянную речь.
После ужина старая служанка соседей подала мне конверт. По почерку я сразу понял, что письмо от моей подруги, и, робея, спросил старушку:
– Как она?…
– Весь день в слезах. Видать, из-за вашей ссоры. Лучше бы играли себе на здоровье, чем браниться, – ворчала старушка. – Вот письмо велела тебе передать.
Я не находил себе места, проклинал себя. Держал письмо в руках – и не смел его вскрыть. Что в нем: мир или разрыв? В полном смятении я надорвал конверт…
Султан-задэ не мог сдержать своего нетерпения:
– Что же было в письме, Мэнхан? Говори скорее, я так волнуюсь!
Кореец слабо улыбнулся, поворошил поленья в печи и продолжал:
– Девочка и не думала требовать извинений. Она писала: «Милый брат! Я была неправа. Из-за меня пропала твоя любимая птичка. Прошу, забудь мою оплошность. Обещай, что не будешь злиться. Мне без тебя так скучно! Пожалей меня, у меня уже глаза распухли от слез. Если тебе действительно меня жаль, то завтра утром жди, как обычно, у валунов, я приду просить у тебя извинения». Какое счастье я испытал, прочтя это письмо! И какой стыд! Это же я обидел ее, а не она меня.
На следующий день, едва взошло солнце, я отправился на берег моря, к валунам. Она была уже там и ждала, прислонясь к камню.
– Э-эй!
Она встрепенулась и прошептала мое имя. Мы смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Наконец она спрятала свои покрасневшие глаза у меня на груди, и, обнявшись, мы дали волю слезам. Слезам счастья или страдания? Тогда я не задумывался над этим вопросом, да и сейчас не сумею дать ответ. На траве сверкала роса, в лесу щебетали птицы, с моря набегали голубые волны. Яркое веселое солнце медленно поднималось над горизонтом, озаряя своими лучами двух обнявшихся плачущих детей.
Ли Мэнхан замолчал. Улыбка сбежала с его лица, уступив место привычной печали. Он сложил руки на груди и уставился на пламя. Я – не психолог, но нетрудно было понять, какие струны звучат в душе моего друга. Наступила пауза, которую нарушил беспокойный Султан-задэ, не переносивший неопределенности.
– И что дальше? Чем все кончилось? До того было интересно слушать, и вдруг ты замолчал. Договаривай уж, Мэнхан, а то я сегодня не засну. Вэй-цзя все рассказал про себя! А спать ляжем попозже. Чего боишься? Ну, не тяни!
Я согласился с Султан-задэ: сегодня можно сделать исключение из обычного распорядка дня. Я не чувствовал ни малейшего утомления. Сонливость как рукой сняло. Но Ли Мэнхан молчал. Я разгорячился. Перс, притворившись рассерженным, схватил его за руку, требуя продолжения. Мэнхан кидал на нас умоляющие взгляды, будто взывая о пощаде, но наконец сдался.
– Неужели не достаточно? Зачем распространяться дальше? Мне так тяжело, да и вам неприятно слушать. Отпусти руку, Султан-задэ… Ладно, так и быть, доскажу. Вот привязались… У меня сил нет говорить. А вам бы лишь потешиться!..
После размолвки мы еще крепче полюбили друг друга. По мере того как мы росли (мы были одногодками, я старше всего на несколько месяцев), наше чувство менялось. Сначала оно было наивным, детским, бессознательным. Потом созрело. Мы поняли, что не можем жить друг без друга, что она моя, а я – ее, и мы никогда не должны разлучаться. Я не сумею толком описать это. Я не так уж хорошо владею русским, да и нет у меня таланта красиво говорить. Время летит быстро. И вот мы уже выросли. Нам по четырнадцать лет. Пожалуй, с этого времени и начались мои беды. Как говорит пословица: «Счастье переменчиво, как ветер». У Кореи нет больше счастья. Затаись дома, отрешись от всего мира – все равно не спасешься. Японские полицейские, эти ищейки империалистов, в любой момент могут арестовать корейца, объявить его предателем, отрубить голову или расстрелять. Вам даже трудно себе представить, как нагло ведут себя японские захватчики. Жестокость их не знает границ. Мой отец страстно желал вернуть отчизне независимость. В тот год какой-то корейский купец убил офицера японской полиции, и власти заподозрили отца в подстрекательстве. Так ли это на самом деле – мне не известно. В конце концов отца схватили и… расстреляли.
Перс так стремительно вскочил на ноги, что я невольно подался назад:
– Звери! Как они смеют бесчинствовать в вашей стране!
Рассказ поверг меня в смятение. По щеке Мэнхана скатилась слеза. Сдерживая подступающие к горлу рыдания, он, запинаясь, продолжал:
– После этого… моя мать… бросилась в море.
Впившись взглядом в рассказчика, Султан-задэ сидел в оцепенении. У меня щипало глаза. Наступило долгое молчание.
За окном бешено завывал ветер. Чудилось, то вихрем проносятся табуны коней, то гневно рокочут
