долго откармливался.
В тот же день ближе к вечеру зашел полевой хирург и спросил, нет ли у кого каких-нибудь жалоб. Я записался: у меня что-то было со ступнями.
В санях на лошади нас доставили в штаб батальона. Там было полно народу, и нам пришлось долго ждать.
После нескольких попыток мне удалось снять сапоги. Когда я стянул носки, к ним прилипли большие лоскуты кожи. Пальцы ног были сплошь в волдырях, а пятки – Боже Всемогущий, что за вид! Гниющая открытая рана, почти черная, но не кровоточащая.
Солдат рядом со мной зажал нос.
– Приятель! – воскликнул он. – Ты уже гниешь! Парень, ну и вонь!
Затем фельдшер осмотрел меня. Кусок за куском, очень осторожно, он удалил остатки кожи с моих ступней.
– Кем работаешь? – спросил он меня.
– Я поступил в армию сразу после школы, господин фельдшер, – ответил я.
– Гм-м, – только и произнес он в ответ.
Что это он делает, думал я, когда он погрузил щипцы глубоко в мою пятку.
– Что-нибудь чувствуешь? – спросил он.
– Совсем немного.
– Ну, возможно, тебе все-таки повезло, – пробормотал он.
Теперь я и в самом деле забеспокоился. Одно утешало: по крайней мере, хоть какое-то время я не буду участником этой проклятой гонки.
Медик сказал мне, что принесет мне мой ранец на следующий день, – я ведь все равно никуда не денусь до этого времени.
– Сообщи Францлу Ульмеру, ладно? – попросил я его.
Из-за того, что полевой госпиталь был переполнен, меня поместили в комнату небольшого базового подразделения. Первым, кого я там увидел, был Кортен, парень с забинтованной головой. Он рассматривал какие-то фотографии и разговаривал с парнем с волосами цвета соломы, который выглядел как кинозвезда.
– А ты что здесь делаешь? – воскликнул он. – Я думал, ты на фронте!
Я рассказал ему о своем обморожении и о том, что меня госпитализируют.
Когда я стал рассказывать ему о Зандере, он печально покачал головой.
– Значит, он все-таки не избежал смерти. Мы думали, что его пули не берут. Если хочешь знать мое мнение, старина Зандер считал себя образцовым воином. Он вел себя довольно необычно в последние дни.
– А кто этот Зандер? – спросил блондин. – Ты имеешь в виду парня с Железным крестом 1-го класса, того самого, которого захватили русские вместе с лейтенантом Штраубом?
– Как так?! – воскликнул я. – Эти двое были в плену у русских?
– Совершенно верно, – сказал Кортен. – Всего пару дней. Потом они сделали пролом и пробились обратно на наши позиции. Должно быть, натерпелись страху.
– Что за человек был этот Зандер? – спросил я.
– Я никогда не мог его понять, – ответил Кортен. – Но одно ясно: он не был нытиком, как можно было бы подумать из-за его постоянных жалоб на боль в животе. То, как он заставлял всех вас, новичков, нервничать, было очень характерно для него. Странное чувство юмора.
– А не он ли однажды спас Штраубу жизнь? – вставил «кинозвезда».
– Верно. Но, понимаешь, в том-то и дело. В решающий момент всегда можно было рассчитывать на старину Зандера. Он совершил и много других подвигов. Наберется целая толпа парней, которые положились бы на Зандера.
– Чем он занимался – я имею в виду, до этой проклятой войны?
– Ты не поверишь, но он был этим чертовым художником. Как-то он показал мне свои рисунки. На них были изображены валяющиеся повсюду убитые солдаты, их ужасно обезображенные тела, от которых мурашки бегут по коже. Я был просто потрясен, но, когда я сказал ему об этом, он только усмехнулся. Но я знаю одно: старина Зандер ненавидел войну гораздо сильнее, чем кто-либо из нас.
Наш разговор перешел к теме об увольнительных и девушках. Кортен показал мне фотографию: просто красавица, в форме медика Красного Креста.
– Это невеста Ралла.
Красавец Ралл гордо улыбнулся, демонстрируя белые, ровные зубы.
– Скажи, хороша, правда? – заключил Кортен. – И все равно этот негодник волочится за каждой юбкой.
В нашем доме жили двое русских – муж и жена. Ему было лет пятьдесят. Это был маленький, глуповатый мужичонка с длинной серой бородой. Его жена была круглой, как бочка, и с лицом гориллы. Они оба спали на лавке возле печки. Лавка была длинной и узкой, поэтому они не помещались рядом, а лежали голова к ногам.
Ночью мне понадобилось в уборную. Была кромешная тьма, и я зажег спичку. Люди лежали как попало, и приходилось быть осторожным, чтобы не наступить на кого-нибудь. Зажег другую спичку – и что я вижу?
Пузатая, маленькая женщина и старина Ралл лежали, крепко обнявшись. Он уцепился за эту бабу, как за свою драгоценную жизнь, так, чтобы не свалиться с узкой лавки. А старый бородач был у них в ногах и спал сном праведника…
К утру я услышал шум: двое русских выясняли отношения. Наконец, женщина взяла корзину, побросала в нее кое-какие вещи, смущенно улыбнулась и ушла.
– Он выгнал старую суку, – сказал человек, немного знавший русский.
– Что он ей сказал?
– Ну, нес всякую ерунду о грязных делах.
– О каких грязных делах?
– Понятия не имею. Он не сказал, что это.
Значит, старикан все-таки не так быстро заснул! Я, конечно, держал рот на замке. Что до Ралла, тот изображал чистую невинность.
Заглянул Францл, чтобы попрощаться со мной.
– Пилле, Ковак и Вилли передают свои наилучшие пожелания, – сказал он. – Вилли просил передать тебе свои домашние тапочки. Говорит, что они пригодятся тебе в госпитале. Но смотри, не слишком изнашивай их. Ты знаешь, как Вилли любит эти тапочки, которые его мама сшила для него своими руками.
Я заколебался, брать ли эти тапочки. Этот Вилли действительно славный малый.
– Может быть, встретишь Шейха, – сказал Францл. – Черкани нам пару строк о том, как твои дела.
Я не знал, что и сказать; просто тряс его руку.
– Мы ждем твоего скорого возвращения. Не забывай, что ты нам тут нужен, ну ты понимаешь.
Несколько позднее появился лейтенант Штрауб.
– Слышал о твоем обморожении. Дела плохи – я тебе скажу. Не завидую. Но кто знает, может быть, все к лучшему. Если тебя опять пошлют на фронт, постарайся попасть в нашу роту.
В тот вечер огромные сани с легко и тяжело раненными – по нескольку человек тех и других – отправились, чтобы доставить нас в полевой госпиталь. Я тоже сидел в них, завернутый в одеяла.
Вдруг опять показалась та маленькая «горилла» с корзиной в руке, со смущенной улыбкой на лице. Старик глядел на нее моргая, в полном изумлении. Потом они разговаривали друг с другом довольно спокойно и вскоре уже направлялись к двери под ручку, в идиллии супружеского счастья. Очевидно, ночная интерлюдия была забыта и женщина прощена.
Сани скользили в сторону вечернего заката. Солнце заходило, переливаясь чарующими цветами. «Ангелы на небесах пекут хлеб», – сказал бы Зандер. Теперь Зандер был мертв, а оставшиеся в живых готовились к новой битве. Отчасти я был рад, что не с ними. Теперь у меня впереди было немного мирной жизни. Это был дар Божий, и я знал, как его использую.
