а глаза были устремлены на Кодрингтона. Улыбка держалась на губах как приклеенная, лишь щеки, темные от загара, слегка вспыхнули.
– Вас притягивают опасности? – усмехнулся Сент-Джон.
– О нет. – Клинтон покачал головой. – Мне опасность не грозит. Как следует из моего опыта, все работорговцы – трусы.
Улыбка Сент-Джона мгновенно исчезла, взгляд стал ледяным и угрожающим, но пальцы ни на мгновение не сбились с ритма – карты так и мелькали.
Клинтон продолжал:
– Я слышал, что у так называемых джентльменов из Луизианы существует некий преувеличенный кодекс чести. – Он пожал плечами. – Похоже, сэр, вы являетесь живым опровержением этого мнения.
Слушатели потеряли дар речи. В их присутствии было брошено обвинение в торговле рабами. Для англичанина худшего оскорбления не существовало.
В Англии не случалось дуэлей с тех пор, как в 1840 году лорд Кардиган застрелил капитана Такетта, а в 1843-м Мунро убил своего зятя полковника Фосетта. По желанию королевы в военный устав была внесена поправка, запрещающая смертельные поединки. Разумеется, англичане выезжали за границу, чаще всего во Францию, где вопросы чести решались, ко всеобщему удовлетворению, с помощью пистолета или шпаги. Однако сейчас ссора произошла в Капской колонии, одном из бриллиантов в короне Британской империи, а капитан военно-морского флота, нанесший оскорбление, был произведен в чин приказом ее величества. Словом, развлечения этого вечера превзошли все ожидания. В игорном зале запахло кровью и смертью.
– Господа! – Сквозь толпу протолкался флаг-капитан, адъютант Кемпа. – По-видимому, произошло недоразумение…
Однако враги даже не обернулись.
– Не думаю, – сухо произнес Мунго Сент-Джон, не сводя глаз с Клинтона. – Оскорбления капитана Кодрингтона совершенно недвусмысленны.
– Господин Сент-Джон, разрешите вам напомнить, что вы находитесь на британской территории, где действуют законы ее величества.
Клинтон устремил на американца холодные голубые глаза.
– О, для мистера Сент-Джона законы мало что значат. Привел же он в британскую гавань невольничий корабль в полном оснащении…
Сент-Джон перебил его, глядя на флаг-капитана, но адресуя слова Кодрингтону:
– У меня и в мыслях не было злоупотреблять гостеприимством королевы. Сегодня я отчалю с приливом еще до полудня и через четыре дня буду далеко за пределами владений ее величества. На широте 31°38? есть широкое устье реки между высокими скалистыми утесами – удобное место для высадки и широкий пляж. Найти нетрудно. – Сент-Джон поднялся, изысканным движением поправил оборки на белоснежной манишке и подал руку прекрасной вдове. Затем обернулся к Кодрингтону: – Кто знает, может быть, нам с вами еще доведется встретиться и обсудить вопросы чести. А до тех пор желаю здравствовать, сэр.
Он развернулся, гости расступились перед ним, образовав своего рода почетный караул. Сент-Джон со спутницей неторопливо вышли из зала.
Офицер метнул яростный взгляд на Клинтона:
– Адмирал желает поговорить с вами, сэр. – Поспешив вслед за уходящей парой, он сбежал по парадной лестнице и догнал американца у двустворчатых резных дверей красного дерева. – Господин Сент-Джон, адмирал Кемп просил меня передать вам наилучшие пожелания. Он не придает никакого значения необдуманным обвинениям одного из младших капитанов. В противном случае он был бы обязан направить на ваш корабль досмотровую команду.
– Такой шаг едва ли был бы желателен для нас обоих, – кивнул Сент-Джон. – Равно как и последствия.
– Разумеется, – уверил флаг-капитан. – Тем не менее адмирал полагает, что в сложившихся обстоятельствах вам следовало бы воспользоваться ближайшим попутным ветром и приливом для продолжения плавания.
– Передайте адмиралу мои наилучшие пожелания и заверьте его, что я покину гавань еще до полудня.
Мунго Сент-Джон сухо кивнул адъютанту и помог даме подняться в подъехавшую карету.
С палубы канонерки было хорошо видно, как клипер готовится к отплытию. Капитан умело управлялся с марселями, чтобы развернуть цепь и помочь якорным лапам вырваться из ила и песка. Наконец якорь был поднят, и на мачтах одно за другим стали с хлопками распускаться ослепительно белые полотнища парусов. «Гурон» поймал юго-восточный ветер и птицей понесся к выходу из Столовой бухты.
Мелькнув последний раз за маяком Муиль-Пойнт, он исчез из виду, а «Черной шутке» оставалось ждать в гавани еще четыре часа. К борту пришвартовалась баржа с порохом, и на корабле были приняты все меры предосторожности. На мачте подняли красный раздвоенный вымпел, котлы загасили, команда ходила босиком, а палубу непрерывно поливали водой из шлангов. Сохранность каждой бочки с порохом тщательно проверялась.
Пока механик разводил пары, на борт поднялись последние участники экспедиции Баллантайнов. Рекомендательные письма, припасенные Зугой, в сочетании с настойчивостью в очередной раз оказали неоценимую помощь.
Во время ночного разговора Том Харкнесс предупреждал майора:
– Не пытайся перейти горы Чиманимани без отряда хорошо обученных людей. Там, за узкой прибрежной полосой, есть только один закон, и исходит он из ружейного дула.
Прочитав письма, начальник кейптаунского гарнизона разрешил Зуге набрать добровольцев из готтентотской пехоты.
– Они единственные из всех туземцев понимают, как действует огнестрельное оружие, – говорил Харкнесс. – Чертовски охочи до баб и выпивки, но хороши и в бою, и в походе, а голод и лихорадка для них дело привычное. Только выбирай получше и глаз с них не спускай ни днем, ни ночью.
Предложение Зуги готтентоты восприняли с величайшим энтузиазмом. Байки о том, что они за полсотни миль чуют поживу, не были лишены оснований, а плата и кормежка, предложенные майором, втрое превосходили жалованье в британской армии. Попасть в экспедицию горели желанием все до единого, и единственной проблемой было отобрать десять лучших.
Баллантайн сразу почувствовал к ним симпатию. Коренастые, жилистые, с азиатскими чертами лица, готтентоты, как ни странно, были не в меньшей степени африканцами, чем любые другие племена. Они населяли берега Столовой бухты с незапамятных времен, и когда туда прибыли первые мореплаватели, охотно переняли обычаи белого человека, а еще охотнее – его пороки.
Зуга облегчил себе задачу. Он выбрал одного солдата. Возраст старого вояки было невозможно определить: ему могло быть и сорок лет, и восемьдесят. Выдубленная, как пергамент, кожа, изборожденная пылью и ветром, – и черные, не тронутые сединой волосы, покрывающие голову мелкими, туго скрученными пучками, похожими на зернышки перца.
– Я учил капитана Гарриса охотиться на слонов, – похвастался солдат.
– Давно? – с недоверием спросил Зуга.
Корнуоллис Гаррис был одним из самых знаменитых старых охотников Африки. Его книга «Охота на диких зверей в Африке» стала классикой.
– Я водил его в Кашанские горы.
Экспедиция в Кашанские горы, которые буры переименовали в Магалисберг, состоялась в 1829 году. Если готтентот говорил правду, ему уже перевалило за пятьдесят.
– Гаррис не называл твоего имени, – хмыкнул Зуга. – Я читал его записки.
– Ян Блум – меня тогда так звали.
Зуга кивнул. Гаррис упоминал Блума как одного из самых верных своих помощников.
– Почему же ты теперь Ян Черут?
– Бывает, мужчина устает от женщины, бывает – от имени… Тогда ради здоровья или жизни он меняет и то и другое.
