только с незрячей стороны, Камачо на очередном привале демонстративно присел на корточки справа. Абиссинец расслабленно вздохнул, вытирая рукавом горлышко почти пустой фляги.
– Все, дальше не пойду, – объявил он по-португальски. – Клянусь святыми ранами Христовыми. – Одноглазый коснулся золотого коптского креста, висевшего на шее. – Шагу больше не ступлю, только назад.
Обмахиваясь шляпой, Камачо пожал плечами и ответил на кривую ухмылку лучезарной улыбкой.
– Тогда выпьем за твой уход. – Свободной рукой он поднял свою флягу и слегка встряхнул. Воды там было с чашку, не больше, но все взгляды повернулись к ней, даже единственный глаз абиссинца. Вода означала жизнь.
Внезапно фляга выскользнула из пальцев Перейры и откатилась к ногам абиссинца, теряя последние капли драгоценной влаги. Вскрикнув, одноглазый потянулся к фляге.
Движения Камачо никто не заметил. Нож, спрятанный в подкладке шляпы, мелькнул за правым ухом абиссинца и глубоко вошел в шею. Абиссинец потрогал костяную рукоять, озадаченно моргнул единственным глазом, открыл рот, будто хотел что-то сказать, и рухнул навзничь, прямо на бутыль с водой.
Камачо поднялся на ноги, сжимая в каждой руке по пистолету со взведенным курком.
– Кто еще хочет поклясться святыми ранами Христовыми? – радостно ощерился он. – Никто? Отлично, тогда поклянусь я. Клянусь давно утраченной девственностью ваших сестер, которую они продавали сотни раз по эскудо за пучок. – Такое кощунство потрясло даже видавших виды бандитов. – Клянусь вашими вялыми мужскими признаками, которые я бы с удовольствием отстрелил…
В неподвижном знойном воздухе прозвучал тихий хлопок, такой далекий и слабый, что в первый миг никто не опознал в нем ружейного выстрела. Камачо понял первым и, заткнув за пояс ненужные пистолеты, кинулся на вершину скалистого холма, под которым расположился отряд.
Далеко впереди в белесом жарком небе стоял столб серовато-бурого дыма. Даже по скалам и ущельям до него оставалось не более дня пути.
Солдаты, снова преданные и полные боевого духа, захохотали и принялись обниматься. Камачо жалел о потере абиссинца: тот был хорошим бойцом, а теперь, когда они нашли англичанина, каждый воин на счету.
Спрятав короткую черную сигару в ладонях, Камачо глубоко затянулся и задержал дым в легких. Он вгляделся в даль, щурясь в ярком полуденном свете. Солнце выжгло все краски из пейзажа, лишь под камнями и деревьями лежали тени, темные, с резко очерченными краями.
Через узкое ущелье тянулась длинная вереница людей. Движение было едва заметным. «Не больше одной мили в час», – прикинул португалец. Он снял шляпу и осторожно выдохнул туда дым, чтобы рассеять его в воздухе, не привлекая внимания возможного наблюдателя.
Камачо не видел ничего странного в том, что солдат-готтентот несет впереди колонны британский флаг. Даже в этом пустынном, забытом Богом уголке земли, несмотря на то что яркие краски полотнища давно посерели от пыли, а края обтрепались об острый терновник, знамя большой страны обещало защиту и служило предупреждением тем, кто мог встать на пути. В Африке все караваны шли под флагом.
Камачо снова затянулся сигарой и в который раз отметил мудрость советов брата Афонсу. Провернуть дельце можно только ночью. Днем колонна растягивается больше чем на милю, между группами остаются большие промежутки – и с восемнадцатью людьми нападать бессмысленно. Пришлось бы сосредоточить все силы на готтентотах, которые идут во главе и позади каравана, а носильщики после первого же выстрела побросают тюки и разбегутся по кустам – лови их потом, иначе поклажу нести будет некому. Кроме того, обязательно нужно дождаться англичанина – наверное, тот отправился на разведку или на охоту и к ночи вернется.
Женщина была на месте. Камачо пригляделся: она как раз вскарабкалась на бревно, упавшее поперек тропинки, мгновение балансировала на нем – длинноногая, в сводящих с ума брюках – и ловко спрыгнула на землю. Перейра провел несколько приятных минут в эротических мечтаниях. Уже двадцать дней он не знал женщины, и это придавало желанию, не притупившемуся даже от утомительного жаркого пути, особую остроту.
Португалец сладко вздохнул и нахмурился, задумавшись над более насущными задачами. Афонсу прав, придется дождаться ночи. Сегодня как раз подходящая ночь – луна взойдет очень поздно, во втором часу ночи.
Пускай вернется англичанин, весь лагерь уляжется, костры погаснут, а готтентотские часовые задремлют на посту. Потом, когда взойдет луна, настанет пора браться за дело.
Все его люди хорошо владеют ножом – иначе не дожили бы до своих лет, усмехнулся Камачо. Он сам еще засветло разведает, где стоят часовые. С них и начать. Часовых будет трое или четверо, не больше. Потом заняться спящими готтентотами – эти наиболее опасны. А потом можно и поразвлечься.
Он сам войдет в палатку к женщине… Камачо поерзал и одернул рубаху. Жаль, что нельзя одновременно заняться и англичанином. Придется послать двоих лучших бойцов. Вбить в задницу деревянный кол, а потом держать пари, сколько проживет… Однако, подумав как следует, Камачо благоразумно решил, что лучше не рисковать, особенно с таким противником. Пожалуй, проще всего перерезать ему горло во сне и поразвлечься с женщиной. Да, так и будет. Жаль только, удовольствие продлится недолго, всего несколько минут, а потом другие потребуют своего. Впрочем, возможно, ему и хватит. Как странно, что желание, которое копится долгие месяцы, насыщает быстро, а следом приходит безразличие и отвращение. Камачо отметил глубину этой философской мысли, уже в который раз поразившись собственной мудрости и тяге к высокому. Научись он читать и писать, стал бы великим человеком, таким, как отец-губернатор. В конце концов, кровь у него в жилах та же самая – аристократов и донов, разве что слегка разбавленная.
Португалец вздохнул. Да, пяти минут хватит с лихвой, потом женщиной займутся другие, а когда и они устанут, можно будет поиграть с деревянным колом – для него найдется местечко позанятнее… Камачо хихикнул, в последний раз затягиваясь сигарой, которая так укоротилась, что красный уголек обжег пальцы. Он раздавил окурок каблуком, неслышно, как пантера, скользнул по гребню холма и двинулся вперед, выбирая кружной путь, чтобы обогнать едва ползущий караван.
Баллантайн поручил слугам следить за коптильными шестами, вовремя подкладывать в огонь сырые щепки и переворачивать ломти красного мяса, чтобы они пропитывались дымом равномерно. Работа была нелегкой, приходилось все время охранять полки от гиен и шакалов, ворон и коршунов, паривших над лагерем, да к тому же колоть дрова и плести корзины из коры, чтобы нести копченое мясо.
Майор отправился назад, чтобы найти главный караван и привести его в новый лагерь, и Ян Черут с удовольствием увязался за ним. Даже мухи цеце не могли испортить настроения готтентотскому вояке. В «мушином краю» экспедиция провела уже больше недели. Том Харкнесс называл этих докучливых насекомых, не позволявших перегонять стада домашнего скота через обширные территории, «стражами Африки». Мухи были одной из многих причин, по которым португальская колонизация ограничивалась узкой полосой побережья. Эту смертоносную преграду не могла преодолеть ни кавалерия, ни военные обозы. Потому Зуга и не пытался везти припасы в повозках или на вьючных животных. В экспедицию не взяли даже собак – лишь человек да дикие звери были невосприимчивы к ужасным последствиям укусов.
В некоторых районах «мушиного пояса» насекомые беспокоили мало, в то время как в других они кишели, как роящиеся пчелы, вылетая на промысел даже в лунные ночи.
Возвращаясь навстречу основной колонне, Зуга с готтентотом подверглись самому ужасному нападению мух за все время путешествия по долине Замбези. Мухи поднимались с земли, плотно облепляли ноги, спину и затылок, так что охотникам приходилось по очереди стряхивать их друг с друга буйволиным хвостом.
Выбравшись наконец с зараженной территории, путешественники присели отдохнуть в тени, благословляя избавление от пытки. Прислушиваясь к далекому пению и ожидая, пока караван приблизится, они курили и болтали о том о сем, как добрые друзья.
Во время одной из долгих пауз Зуге показалось, что в густой зелени на верхнем склоне неглубокой лощины что-то мелькнуло – возможно, антилопа или бабуин, которые водились здесь стаями. Если не считать буйволов, это была единственная дичь, на которую майору довелось охотиться после выхода из Тете. «Наверное, приближавшийся караван кого-то спугнул», – думал майор, отгоняя фуражкой крошечных черных ос. Назойливые насекомые облаком вились вокруг головы, привлеченные влагой глаз, губ и ноздрей.
