Зуга достиг подножия холма, на милю опередив сержанта. Бросив взгляд на красный шар заходящего солнца, он обогнул скалистый уступ, забрался на невысокую вершину и остановился, тяжело дыша всей грудью и утирая пот, струящийся по лицу. От ужаса его тошнило.
В тенистой лощине, где под деревьями мукуси располагался лагерь, не было никаких признаков жизни. Костры покрылись холодным черным пеплом, а крытые листьями навесы имели явно нежилой вид. Еще не отдышавшись, Зуга спустился по отлогому склону, отчаянно озираясь в поисках трупов. Куда все делись? Угнали работорговцы? Он содрогнулся, представив, что терпит сейчас Робин.
В хижине сестры не осталось никаких следов. Зуга побежал к следующей, потом еще к одной – все были пусты, но в самой последней он нашел скорченное тело, что лежало на песчаном полу примитивного жилища, завернутое с головой в одеяло.
Ожидая обнаружить изуродованный труп сестры, Зуга опустился на колени. Полуослепший от пота, заливающего глаза, он дрожащей рукой осторожно потянул за край одеяла, открывая голову.
Мертвец испуганно взвыл и подскочил на месте, что-то бессвязно бормоча и отбрыкиваясь от одеяла.
– Цербер! – Зуга прозвал так самого ленивого из носильщиков, тощего парня с волчьим аппетитом на мясо и куда меньшим рвением к работе. – Что случилось? Где Номуса?
Цербер, немного придя в себя, вручил майору записку – листок бумаги из дневника Робин, запечатанный сургучом. Текст письма гласил:
Записка была датирована десятью днями ранее, и больше Робин не оставила ничего – даже мешочка соли или пачки чая, хотя ни того ни другого Зуга не пробовал много дней.
Ян Черут застал майора на том же месте, сжимающим в оцепенении листок бумаги, однако к приходу носильщиков, которые едва держались на ногах, черная ярость уже вытеснила все остальные чувства. Зуга рвал и метал, стремясь немедленно кинуться вдогонку за караваном, но туземцы в изнеможении рухнули на землю и не желали подниматься, невзирая на проклятия и пинки.
Заставить носильщиков свернуть лагерь и тронуться в путь оказалось нелегким делом. Уговоры доктора встретили лишь изумление и смех – никто не верил, что она говорит серьезно. Даже Джуба не могла поверить, что Номуса, женщина, способна командовать караваном.
Последним и самым действенным аргументом оказалась плеть из шкуры гиппопотама. Маленький желтокожий капрал-готтентот, которого Ян Черут оставил за главного над своими мушкетерами, лихорадочно выкрикивал приказы с верхних ветвей дерева мукуси, куда загнала его Робин. Спустя час экспедиция тронулась в путь, однако легкомысленный смех быстро сменился подавленностью и хмурыми взглядами. От такого расклада люди не ждали ничего хорошего. Где это слыхано, чтобы женщина – молодая, да еще и белая, – вела караван неведомо куда? Уже через полмили туземцы начали жаловаться кто на наколотую ногу, кто на темноту в глазах – обычные недомогания носильщиков, не желающих идти дальше.
Робин подняла их на ноги, лишь выстрелив в воздух из тяжелого морского «кольта». Она чуть не вывихнула запястье, но выстрел оказался весьма действенным лекарством для ног и глаз, и к концу дня они успешно одолели миль десять на юго-запад, что и отметила Робин ночью в дневнике.
Несмотря на решительный вид, который она напускала на себя перед солдатами и носильщиками, Робин была не вполне уверена в себе. Она старалась запомнить, как Зуга прокладывает курс с помощью компаса, и освоила его метод передвижения: заметить какой-нибудь холм или другую приметную деталь местности и двигаться строго к цели, а потом искать другой ориентир. Только так можно было выдержать постоянное направление в этой стране холмов и лесов.
Робин использовала любую возможность, чтобы взглянуть на карту Харкнесса и вполне одобряла выбор маршрута. Брат намеревался пересечь обширную неизведанную страну, которую назвал Замбезией, и выйти на дорогу, которую их дед, Роберт Моффат, проложил от своей миссии в Курумане до Табас-Индунас, где правил Мзиликази, король матабеле.
Однако Зуга собирался срезать путь южнее границ королевства матабеле, минуя Выжженные земли, где, по словам Тома Харкнесса, кровожадные пограничные импи Мзиликази убивают всех чужаков, – родства с Моффатом может оказаться недостаточно.
Главное – выйти на колесную дорогу до Курумана, где начинается исследованный мир и есть источники воды. Дальше, навестив деда, двинуться в Кейптаун – переход длинный и утомительный, но хорошо известный, – и меньше чем через год экспедиция вернется в Лондон. Самая трудная часть маршрута – это путь наугад в поисках дороги Моффата к югу от страны матабеле, в землях, полных неизвестных опасностей.
Разумеется, Робин не собиралась совершать все эти подвиги в одиночку. Через несколько дней Зуга вернется в лагерь у горы Хэмпден и пустится вдогонку. Ссора предстояла серьезная, но Робин не сомневалась, что в конце концов сумеет убедить брата. Найти и спасти отца – задача более важная, чем бессмысленное истребление слонов, чьи бивни, вполне возможно, так навсегда и останутся гнить в земле.
Поступок Робин был всего лишь жестом неповиновения, однако, шагая впереди каравана, она не могла отделаться от неприятного чувства. Позади солдат-готтентот нес грязный потрепанный «Юнион Джек», а следом тянулась вереница угрюмых носильщиков. На вторую ночь они разбили лагерь возле реки, превратившейся в цепочку зеленых бочажков в сахарно-белом песке высохшего русла. Крутой берег зарос золотистыми фикусами, чьи светлые побеги толстыми змеями обвивали стволы деревьев, высасывая из них соки. Растения-паразиты почти поглотили гниющие останки своих жертв, и их гибкие ветви усеивали гроздья крупных ягод, которыми лакомились крупные зеленые голуби. Перелетая с места на место, птицы издавали резкие тревожные крики, совсем не похожие на обычное «хор-р-ошо, хор-р-ошо» других голубей. Наклонив головы, они искоса поглядывали сквозь зеленую листву на людей, разбивающих лагерь.
Носильщики, как обычно, рубили ветки терновника для колючей изгороди и разжигали костры. Вдали, на несколько миль дальше по реке, послышался львиный рев. Спокойный гул голосов затих всего на несколько секунд – к таким звукам все давно успели привыкнуть. С того дня, как экспедиция вышла с перевала на равнину, львы давали о себе знать чуть ли не каждую ночь, и огромные кошачьи следы, иногда величиной с тарелку, часто попадались по утрам вокруг лагеря, но Робин ни разу не видела самого льва. Первоначальный трепет давно сменился безразличием. За колючей изгородью доктор чувствовала себя в полной безопасности и теперь, заслышав далекое глухое рычание, лишь на миг подняла глаза от дневника, занятая описанием дневного перехода и своих успехов в качестве руководителя.
«Мы идем так же быстро, как под началом З.», – написала Робин, решив не упоминать о настроении носильщиков.
Львиный рык смолк. Спокойное бормотание у костров возобновилось, и доктор снова склонилась над дневником.
Через несколько часов солнце опустилось за горизонт, и лагерь начал готовиться ко сну. Мелодичные голоса африканцев стихали. Доктор устроилась на подстилке из свежей травы, рядом со свернувшейся клубочком Джубой, глубоко вздохнула и тотчас же провалилась в глубокий сон.
Разбудили ее шум и суматоха.
Тьма стояла непроглядная, холодный воздух обжигал, и Робин никак не могла прийти в себя. Вокруг раздавались тревожные крики, топот и стук поленьев, брошенных в костер. Прогрохотал ружейный выстрел.
– Номуса! Номуса! – взвизгнула рядом Джуба.
Доктор с трудом приподнялась, не понимая еще, во сне это происходит или наяву.
– Что такое?
– Дьявол! – вопила Джуба. – Злые духи пришли убить нас всех!
Робин откинула одеяло и босиком, в одной ночной рубашке выбежала из хижины.