Я подумал и решил, что не надо.
– Нет, – замотал я головой. – Побудем лучше вдвоем. А мясо мы все равно сделаем.
Она улыбнулась облегченно.
– Я поставлю музыку. Как ты относишься к Шопену?
Я ничего не смыслю в классической музыке, и пианисты ассоциируются у меня с прокуренными барами. Но я не хотел выглядеть болваном и одобрительно кивнул.
Потом Рената долго объясняла мне, почему она проигрывает пластинки влажными. Мне казалось это смешным, но я не пытался возражать и охотно поддакивал.
Мы положили прутики с мясом в кипящий жир. Все журнальные проблемы отодвинулись на задний план.
28
На следующее утро мы приступили к окончательной редакции. Все прошли еще раз от начала до конца.
Сообщение о «седых пантерах». Графическое изображение разветвленной сети домов престарелых, обществ и фирм Менгендорфа. Портрет Хольгера Обермейера (Катина работа) под заголовком «Прежде убивали богатых теток». Лотар считал, что заголовок безвкусный. Но Катя настояла на нем. Интервью с «седыми пантерами». Описание побега. То и другое Катино. Мои фотографии ночных погрузок. Я предложил дать здесь побольше текста, но меня не поддержали. Очерк Лотара о немецком паритетном благотворительном обществе и выходе из него Менгендорфа. Свидетельства фрау Симон Катя сформулировала в форме вопросов: «Мы хотели бы звать: о местонахождении 300 закупленных кроватей; о деньгах, выделенных местным обществом на приобретение одежды для подопечных; о служебных поездках господина Менгендорфа…»
Мне казалось все это слишком банальным. Я считал, что нужно либо давать интервью с фрау Симон, либо вообще ничего не давать.
– Мы же не пряник здесь выпекаем, – проворчал я. – А иллюстрированный журнал делаем!
– А это и не пряник. Да! – огрызнулась Катя.
Я откинулся на спинку стула. Мне не хотелось ссориться с ней, но она изменяла своей добросовестности журналиста.
– Катя, таких серьезных обвинений надо вдвойне остерегаться. Их нельзя так просто предъявлять.
– Трус!
– Трусость здесь ни при чем. Ты хочешь разделаться с Менгендорфом. Ты возненавидела его с первого взгляда. С той самой конференции, когда ему вручали орден. И уже тогда задумала его извести!
– Задумала! – крикнула Катя, едва не срываясь с голоса. Она вскочила с места.
Лотар сидел помалкивая в стороне, словно бы ему до спора и дела не было. Он всегда пасовал перед Катей.
– Разве ты не хотел этого? Что же ты теперь – испугался? Или тебя купили?
Катя всегда спорила с запалом, властно и резко, но тут она явно переборщила. Даже Атце вздрогнул, когда она выкрикнула это «купили».
Я поднялся со стула и как можно спокойно сказал:
– Это не основание для спора. Я ухожу.
Катя порывисто дышала. Я надел пиджак, сунул в карман свой блокнот. Она чиркнула спичкой и пустила в воздух струю дыма своей черной сигареты.
– Ладно, не валяй дурака, – сказала она, протягивая мне пачку сигарет. – Закури и успокойся.
Сигарету я не взял, но сел. Она подошла, встала передо мной.
– Ну, извини. Знаю, что тебя не купили. У меня просто нервы сдали. Я все-таки всю ночь просидела за работой, в то время как ты миловался с Ренатой.
– Ревность взыграла?
– Брось, не будь ребенком.
– Ну что, продолжим? Хотя нам тут, собственно, уже и делать нечего.
Атце и Ули почти закончили макет.
– Не заводись, – прошипел Ули.
Атце взглянул на часы и сказал невозмутимым тоном;
– У вас есть для прений еще 24 минуты. Потом я повезу это все в типографию. Я пока что всегда был пунктуален.
29
Журнал вышел. Такой, каким его задумывала и хотела видеть Катя. Поставка работала как положено. Уже на следующее утро в 11.30 стало известно, что тираж почти весь разошелся. Мы напечатали дополнительный тираж – сперва в 10 тысяч, а на следующий день еще в 12 тысяч экземпляров.
Телефон в редакции не умолкал ни на минуту. Катя была в своей стихии. Звонили в основном ей. Репортеры с радио, хотевшие знать подробности дела. Возмущенные старики. Оскорбленные депутаты городского совета. Какой-то негодующий субъект, выкрикнувший в трубку: «Вы, проклятые коммунисты!» Адвокат Менгендорфа, грозивший нам страшными последствиями. Сотрудники разных газет. Председатель
