Я не имел никакого отношения к гостям, так же как не имел отношения к своей глупой пьесе. Я снова стал мальчишкой, каким был до того, как застрелил миссис Метцгер. Мне только что сравнялось двенадцать лет.
Я-то думал, что побуду один в этой квартире, я решил, что Феликс и его жена Женевьева – Подмалевка – задержались на радиостанции. Она по-прежнему вела там прием посетителей, а Феликс разбирал свой письменный стол, собираясь перейти на более престижную работу в фирму к «Баттен, Бартон, Дарстайн и Осборн».
Они в свою очередь, естественно, предполагали, что я – в театре, вношу последние поправки в текст пьесы перед самым спектаклем. Я им не сказал, что мне запретили туда приходить.
Я вышел на галерею, сел на жесткий стул с прямой спинкой. Так я частенько сидел в каретном сарае, когда мне было двенадцать лет и я еще был в буквальном смысле слова невинным существом – хорошо было сидеть совсем тихо на галерее, ловить все звуки, всплывавшие ко мне снизу. Я не хотел подслушивать. Я вслушивался в музыку слов.
Так вот и вышло, что я случайно подслушал, как окончательно рушится брак моего братца, услышал весьма нелестные характеристики и Феликса, и свою, и наших родителей, и Женевьевы, и всяких незнакомых мне людей. Женевьева первой ворвалась в квартиру, шипя от злобы, как бешеная кошка, а за ней через полминуты влетел Феликс. Она приехала на такси, а Феликс гнался за ней на своей машине. И внизу подо мной, но невидимо для меня, разыгрался дикий нестройный дуэт для скрипки и контрабаса. У них обоих были такие красивые голоса. Она была скрипкой, а он – контрабасом.
А может, это была музыкальная комедия. Может быть, выходило очень смешно, когда две красивые богатые человекообразные обезьяны в современной городской квартире с такой ненавистью бросаются друг на друга.
Женевьева. Отстань от меня. Ступай на работу.
Феликс. Я помогу тебе уложить вещи.
Женевьева. Сама справлюсь.
Феликс. А ты можешь сама дать себе пинка в зад, когда будешь выходить отсюда?
Женевьева. Ты спятил. И вся семья у тебя ненормальная. Слава богу, что у нас нет детей.
Феликс. Жил-был мальчишка в Данди, Любил обезьяну дня три, Родился урод, Все наоборот: Зад огромный, А сам криворот.
Женевьева. А я и не подозревала, что твой папаша из Данди.
Феликс. А ты их набей своим барахлишком. Чтоб тут от тебя и духу не осталось!
Женевьева. Кажется, портьеры пропахли моими духами. Придется тебе их сжечь.
Феликс. Складывай вещички, детка. И поскорей!
Женевьева. Но это и мой дом, не только твой! Конечно, чисто теоретически.
Феликс. Я тебе заплачу, я от тебя откуплюсь.
Женевьева. А я оставлю твоему братцу все свои тряпки. Я и брать ничего не буду. Уйду как есть, все начну заново.
Феликс. Что это значит?
Женевьева. Неужели не понимаешь? Это значит – пойду к Саксу или Блумингдейлу голышом и возьму с собой только кредитную карточку.
Феликс. Нет, про моего брата и твои тряпки.
Женевьева. Мне кажется, ему бы понравилось быть женщиной. Наверное, он должен был родиться девчонкой. И тебе было бы лучше, ты мог бы на нем жениться. Я желаю тебе счастья, хотя тебе, может, и трудно в это поверить.
Феликс. Все кончено.
Женевьева. Мы сто раз это говорили.
Феликс. Нет, теперь все кончено навсегда.
Женевьева. Да, уж теперь всему конец – и точка. Убирайся отсюда, дай мне спокойно сложить вещи.
Феликс. Что, я не имею права приютить родного брата?
Женевьева. Я тебе тоже была родная жена. Разве ты не помнишь, как нас регистрировали в ратуше? Ты, наверное, решил, что это опера и тебе надо пропеть «Да-да!». А если у вас такая дружная семья, почему никто из твоей родни на свадьбу не явился?
Феликс. Тебе же так не терпелось выскочить замуж.
Женевьева. Мне не терпелось? Возможно. Мне хотелось выйти замуж. Я ждала этого счастья. И мы ведь были счастливы, правда?
Феликс. Да, как будто.
Женевьева. Пока не появился твой братец.
Феликс. Он не виноват.
Женевьева. Ты виноват.
Феликс. Я? Чем же?
Женевьева. Раз уж все-все кончено, я тебе сейчас объясню. Но потом не обижайся.
Феликс. Говори, чем же я виноват?
Женевьева. Ты так его стыдишься. Ты, наверное, и своих родителей стыдишься. Почему ты меня с ними до сих пор не познакомил?
Феликс. Они вечно болеют, из дому не выходят.
Женевьева. Да, конечно, при ста тысячах долларов в год нам было не по карману съездить к ним. Может, они уже померли?
Феликс. Нет.
Женевьева. Или сидят в психушке?
Феликс. Нет.
Женевьева. Люблю навещать людей в психушке. Моя мать сидела в психушке, когда я еще училась в школе, и я к ней ходила. Она была чудесная, и я тоже была прелесть. Я же тебе рассказывала, что моя мать одно время была в психиатрической больнице?
Феликс. Да.
Женевьева. Я считала, что тебе надо знать, если мы захотим завести ребенка. Тут стыдиться нечего. А может быть, это стыдно?
Феликс. Ничего стыдного тут нет.
Женевьева. Вот и расскажи мне всю-всю подноготную про твоих родителей, все,
