больше места останется для камер.
Если даже весь подводный флот превратят в плавучие тюрьмы, они мигом наполнятся. Когда студенческий городок из колледжа превратили в тюрьму, он был набит битком, не успели мы глазом моргнуть.
Меня вызвали в кабинет Начальника первым. Когда я вышел оттуда, обеспеченный не только работой, но и жильем, по телевизору показывали программу, которую я видел еще мальчишкой, «Здрасьте-здрасьте». Буффало Боба, ведущего, обливал водой из сифона Клоун Кларабелл.
Пленка была черно-белая. Вот какая древность! Я сказал Доннеру, что начальник ждет его, но он, похоже, меня в упор не видел. Мне показалось, что я стараюсь привести в чувство мертвецки пьяного. Во Вьетнаме это было для меня дело привычное. Иногда вдрызг напивались и Генералы. А хуже всех был заезжий Конгрессмен.
Я уже решил, что придется хорошенько вздуть Доннера, чтобы он осознал: «Здрасьте-Здрасьте» — не самое главное, что творится в мире.
Начальник тюрьмы, Хироси Мацумото, пережил взрыв атомной бомбы над Хиросимой — мне тогда было 5, а ему 8. Когда бомбу сбросили, они гонял в футбол на переменке, в школе. Побежал за мячом, закатившимся в канаву на дальнем конце поля. Наклонился поднять мяч. Что-то сверкнуло, рванул порыв ветра. Когда он выпрямился, его родного города не было. Он стоял один на бескрайнем пустыре, и вокруг плясали маленькие пыльные смерчики. Но он рассказал мне об этом только через два с лишним года после того, как мы познакомились.
Его учителя и однокашники были казнены без суда и следствия за общее преступление — Преданность Императору.
Они были сожжены заживо, как Святая Жанна д'Арк.
Распятие, как вид казни для самых страшных преступников, отменил первый христианский император Рима, Константин Великий.
А жечь на кострах или варить живьем было в порядке вещей.
Если бы у меня было время подумать, я бы, может, и не явился просить работу в Афины — понял бы, что придется признаться, что я служил во Вьетнаме, где убивал или пытался убить исключительно представителей желтой расы. А мой наниматель будет, несомненно, представителем этой расы.
Да, и как только Начальник Мацумото услышал, что я учился в Уэст— Пойнте, он сказал с устрашающей суровостью:
— Значит, вы служили во Вьетнаме. Я сказал себе: «Ну, начинается заварушка». Я глубоко ошибался. Я не знал, что японцы считают себя генетически абсолютно отличными от остальных рас Востока, как и от меня, или Доннера, или Нэнси Рейган, или, скажем, от бледнолицых, бородатых айнов.
— Солдат делает то, что ему приказано, — сказал я. — Я никогда не получал удовольствия от того, что приходилось делать.
Тут я покривил душой. Случалось, что в сражении я ловил настоящий кайф. Я 1 раз даже убил человека голыми руками. Он пытался прикончить меня. А я после этого захлебывался от хохота и лаял по-собачьи, а потом меня вывернуло наизнанку.
Признавшись, что я служил во Вьетнаме, я стал для начальника Мацумото ближе родного брата! Он вышел изза стола, подошел ко мне, взял меня за руку, заглянул в глаза. Для меня это было очень странное ощущение, чисто с физической стороны, — ведь на нем были резиновые перчатки и маска, как в операционной.
— Значит, мы оба знаем, что это такое, — сказал он, — когда тебя сажают на корабль и везут к черту на куличики ради смертоносной прихоти маниакального тщеславия!
32
Ну и денек!
Всего 3 часа назад я тихо и мирно сидел у себя на колокольне. А сейчас я оказался внутри тюрьмы особо строгого режима, и японский гражданин в маске и перчатках уверяет меня, что Соединенные Штаты для него — Вьетнам!
Мало того — он был еще активным участником студенческих антивоенных выступлений во время Вьетнамской войны. Корпорация послала его на экономический факультет Гарвардского университета, чтобы он разобрался, как и чем думают плуты и проныры, которые пустили под откос нашу экономику ради своих сиюминутных выгод, тащат деньги, предназначенные на научные исследования и культуру и новую технику и прочее и устраивают на эти деньги роскошные санатории, раздают самим себе громадные пенсии и премии в конце года.
Во время нашей беседы он пользовался всеми штампами антивоенной пропаганды 60-х годов, описывая, в какую беду попала Япония из-за своих заокеанских авантюр. Наша страна — гнилое болото. Здесь никому не светит никакой свет в конце тоннеля, и так далее, и тому подобное.
До тех пор я как-то не задумывался над тем, что творится в головах неуклонно растущей армии граждан Японии в нашей стране — а ведь они должны были получить прибыль от всех предприятий и прочей собственности, которые были скуплены у нас их корпорациями. Им и вправду все это казалось чем-то вроде войны за океаном, Бог знает ради чего, а особенно потому, что они, как и я во Вьетнаме, отличались от местного населения условно-опознавательным цветом кожи.
Кстати, по поводу условно-опознавательной окраски: вы имеете все основания думать, что после побега заключенных подстрелили множество ни в чем не повинных чернокожих, которые и в тюрьме-то не сидели. Ничего удивительного, если Белые в нашей долине готовы были принять любого мужчину черного цвета за беглого рецидивиста.
Стреляй, а вопросы — потом. Я-то всегда так делал.
Но единственный, кого подстрелили только за то, что он — чернокожий, хотя к беглецам он не имел никакого отношения, был племянник мэра Трои. Его, собственно, не подстрелили, а подранили. Правой рукой он с тех пор не владел, а потом ему ее выправили — микрохирургия творит чудеса.
А вообще-то он был левша.
Его ранили, когда он находился в таком месте, где не полагалось находиться ни одному человеку, какой бы то ни было расы. Он разбил лагерь на территории Национального Лесного Заповедника, нарушив закон. А о массовом побеге из тюрьмы он и слыхом не слыхал.
А тут как БАБАХНЕТ!
Я на этих страницах иногда пишу «Черный» или «Белый» с большой буквы, а потом — с прописной, и мне все время кажется, что тут что-то не то, как бы я их ни писал. Возможно, причина в том, что иногда кажется — раса имеет громадное значение, а иногда как будто это не так уж важно. И мне все время хочется сказать «так называемые Черные» или «так называемые Белые». Дело в том, что, на мой взгляд, больше чем половина заключенных в Афинах, а теперь и здесь, на нашем берегу, имели белых — или Белых — предков. С виду многие из них почти совсем белые, только пользы им от этого мало. Вы только вообразите, каково им приходится. Я выдумал себе чернокожего предка — ведь здешняя тюрьма только для Черных, а я не хочу, чтобы меня отсюда переводили. Мне нужна эта библиотека. Сами подумайте, что у них там называется библиотекой — на авианосцах и ракетоносцах, переоборудованных в тюрьмы.
Здесь мой дом.
Мой адвокат считает, что я очень умно поступил, предотвратив перевод в другую тюрьму. Но по другой причине: история с переводом может опять заставить прессу перемывать мои косточки, и публика поднимет шум, требуя суда и расправы.
А сейчас все спокойно: широкая публика позабыла и обо мне, как, кстати, и о массовом побеге заключенных. Этот побег занимал публику и ТВ дней 10, и все.
А потом на смену нам пришли крикливые заголовки — героиней была одинокая Белая девушка. Она была дочкой какого-то типа, помешанного на оружии, из Калифорнийской глубинки. Она смела с лица земли Комиссию по организации выпускного бала в своей школе, подорвав их Китайской ручной гранатой времен 2 мировой войны.
У ее папаши был одна из самых богатых в Мире коллекций ручных гранат.
