— Можно пойти в библиотеку и посмотреть, — сказлал я. — Тут у них отличная библиотека. Если покопаться, найдешь все, что захочешь.
— А где похоронили моего дядю Боба? — спросил он.
— Кого-кого? — спросил я.
— Твоего брата Боба, а моего дядю Боба, — сказал он.
У меня вообще никакого брата не было. Никогда. Я рискнул, наудачу:
— Мы рассеяли его пепел с аэроплана, — сказал я.
— Да, уж не повезло вам, так не повезло, — сказал он. — Отец приходит с войны слепым. Девушка, которую ты любил с детства, сбита машиной прямо накануне выпускного бала. А твой брат умирает от менингита спинного мозга, как раз после того, как его пригласили играть за «Нью-Йорк Янки».
— Так-то оно так — но ведь приходится играть картами, которые тебе сдали, — сказал я.
— А его перчатка у тебя цела? — спросил он.
— Нет, — сказал я. Про какую еще перчатку я рассказывал его матери, когда мы оба напились сладких Роб Роев в Маниле 24 года назад?
— Ты хранил ее всю войну, а теперь ее нет? — сказал он.
Должно быть, он говорил о несуществующей бейсбольной перчатке моего несуществующего брата.
— Кто-то ее стащил, когда я вернулся домой, — сказал я. — Думали, что это простая бейсбольная перчатка, и все. Тот, кто ее стянул, понятия не имел, как много она для меня значит.
Он встал.
— Ну, мне теперь и вправду пора.
Я тоже встал.
Я грустно покачал головой.
— Не так-то легко, как тебе кажется, расстаться со страной, где ты родился.
— Ну, это значит не больше, чем знак Зодиака, под которым я родился,
— сказал он.
— Что? — сказал я.
— Да страна, где я родился, — сказал он.
— Тебя ждет сюрприз, — сказал я.
— Что ж, Па, — сказал он, — к сюрпризам мне не привыкать.
— Ты не подскажешь, у кого здесь можно достать бензин? Я заплачу любую цену.
— Доехать до Рочестера у тебя хватит? — сказал я.
— Да, — сказал он.
— Тогда, — сказал я, — возвращайся обратно по той же дороге. Другой дороги нет, так что не заблудишься. Сразу же на въезде в Рочестср увидишь Медоудейлский Кинокомплекс. Позади него — крематорий. Дыма не ищи. Он бездымный.
— Крематорий? — сказал он.
— Да, крематорий, — сказал я. — Подъедешь к крематорию, спросишь Гвидо. Судя по тому, что я слышал, если у тебя есть деньги, то у него найдется бензин.
— А шоколадки, как ты думаешь?… — сказал он.
— Не знаю, — сказал я. — Но ведь за спрос денег не берут.
49
Не подумайте, что на нашей веселой планетке не хватает растлителей малолетних, душителей малолетних, тех, кто стреляет в детей, бросает на них бомбы, топит, жжет или бьет смертным боем. Включите ТВ. Однако, по счастливому случаю, мой сын, Роб Рой Фенстермейкер, к их числу не относится.
0'кей. Моя история подходит к концу.
А вот то известие, которое чуть из меня дух не вышибло. Когда я услышал слова своего адвоката, я и на самом деле сказал «Уф-ф!»
Хироси Мацумото наложил на себя руки в своем родном городе, Хиросиме! А почему это так поразило меня?
Он покончил с собой перед рассветом — по японскому времени, разумеется, — сидя в своей моторизованной инвалидной коляске у подножия монумента, воздвигнутого в эпицентре взрыва атомной бомбы, которую сбросили на Хиросиму, когда мы с ним были маленькими мальчишками.
Он не прибегал ни к яду, ни к огнестрельному оружию. Он сделал харакири кинжалом, выпустив себе кишки соответственно древнему ритуалу самоуничижения, некогда предписанному потерявшим честь членам старинной касты профессиональных воинов — самураев.
А между тем, насколько я могу судить, он никогда не уклонялся от выполнения своего долга, никогда ничего не украл, и он в жизни никого не убил и даже не ранил.
В тихой воде омуты глубоки. Мир его праху.
И если где-то действительно есть великая книга, в которой все записано и которую будут читать, строка за строкой, без пропусков, в День Страшного суда, пусть там запишут, что я, исполняя должность Начальника на этом берегу, перевел осужденных злодеев из палаток на Лужайке в окружающие дома. Им больше не приходилось испражняться в ведра или дрожать всю ночь на ветру, когда палатку снесло. Строения, кроме 1 — библиотеки, — были разделены на камеры из цементных блоков, рассчитанные на 2их, но обычно там содержались 5 человек.
Война с Наркобизнесом в самом разгаре.
Я построил еще 2 забора, 1 внутри другого, позади стоящих вокруг Лужайки зданий, а пространство между ними было нашпиговано противопехотными минами. Пулеметные гнезда я расположил в окнах и дверных пролетах следующего кольца построек: Норман Рокуэлл Холла, Павильона Пахлави, и так далее.
Во время моего пребывания в должности войска по моему совету были переданы в ведение Федерации. Это означало, что солдаты стали не просто штатскими в военной форме — теперь они стали кадровыми военными, на службе и в распоряжении Президента. Никто не мог точно предугадать, насколько затянется Война с Наркобизнесом. Никто не мог сказать, скоро ли они вернутся домой.
Генерал Флорио, сопровождаемый шестеркой полисменов из Военной Полиции с дубинками и при табельном оружии, лично поздравил меня и одобрил мои действия. Затем он отобрал у меня две звезды, которые сам же мне некогда вручил, и сказал, что я арестован за подстрекательство к бунту. Он мне нравился, да и я ему тоже нравился. Он просто выполнял приказ.
Я его спросил, как может 1 товарищ спросить другого:
— Вы понимаете, что к чему? Зачем и кому это нужно?
Этот вопрос я потом задавал самому себе не 1 раз, может, по 5 раз в день, между приступами кашля.
Его ответ, первый из всех, какие я получил, будет, возможно, и лучшим из всех, какие я когда-либо услышу.
— Какой-нибудь честолюбивый молодой Прокурор, — сказал он, — считает, что вы годитесь для ТВ- шоу.
Самоубийство Хироси Мацумото поразило меня, как громом, — должно быть, потому, что за ним не водилось даже пустяковых грешков. Он никогда не парковался во втором ряду, он никогда на красный свет не ехал, даже если кругом никого не было. И все же он казнил себя такой казнью, которой не заслуживал и самый гнусный преступник всех времен и народов!
Он остался без ног — конечно, это нелегко. Но если у человека нет ног, это еще не значит, что он должен вспарывать себе живот.
Я думаю, все дело в атомной бомбе, которую сбросили на него, когда его личность еще формировалась, — это, а вовсе не потеря ног, заставило его почувствовать, что жизнь — просто выгребная яма.
Как я уже говорил, он рассказал мне о том, что попал под атомную бомбежку, только после 2-летнего знакомства. Он бы так и не рассказал мне про это, я полагаю, если бы накануне по тюремному ТВ не показали, как Японцы устроили «Избиение в Нанкине».
