нечто новое. – Вероятно, ты прав. – Он улыбнулся, на это раз мягко, улыбкой любимого друга. – Прости, Бен. Во вторник. Полетим на рассвете, обещаю тебе. Проведем рекогносцировку с воздуха. Потом сядем в Мауме. Питер Ларкин – ты его знаешь?
– Да, очень хорошо. – У Питера в Мауме большая контора по организации сафари. Я дважды пользовался его помощью в своих экспедициях по Калахари.
– Отлично. Я уже связался с ним. Он подготовит экспедицию. Отправимся налегке и быстро – один лендровер и два трехтонных грузовика. У меня всего пять дней, да и те выделяю с трудом, но меня заберет оттуда вертолет, а ты останешься там рыться... – продолжая говорить, Лорен вывел меня в длинную галерею.
Сквозь высокие окна струился солнечный свет, давая отличное освещение висевшим в галерее картинам. Тут работы ведущих южноафриканских живописцев перемешивались с холстами живущих и покойных знаменитостей из других стран. Лорен Стервесант, как и его предки, тратил деньги очень разумно. Даже в такой напряженный момент мой взгляд остановился на мягком свечении обнаженной Ренуара.
Лорен легко двигался по приглушающему звук восточному ковру, я шел рядом. У меня ноги такие же длинные и сильные, как у него.
– Если ты установишь, что это то самое, на что мы надеемся, тогда организуем полномасштабные раскопки. Постоянный лагерь, взлетно-посадочную полосу, ассистенты по твоему выбору, полный набор, и любое оборудование, какое тебе потребуется.
– Боже, пусть это произойдет, – негромко сказал я, когда мы задержались на верху лестницы. Мы с Лореном улыбнулись друг другу, как заговорщики.
– А ты знаешь, сколько это будет стоить? – спросил я. – Мы, может, будем копать пять или шесть лет.
– Надеюсь, – согласился он.
– Может обойтись... в несколько сотен тысяч.
– Это всего лишь деньги, как сказал один человек. – И вновь его громкий бычий хохот заразил меня. Мы спускались по лестнице, хохоча и раскачиваясь, каждый по-своему. Радостные, возбужденные и напряженные, смотрели мы друг на друга в зале.
– Я вернусь в семь тридцать вечера в понедельник. Можешь встретить меня в аэропорту? Рейс Алиталия 310 из Цюриха. – А ты тем временем готовься.
– Мне понадобится копия фотографии.
– Я уже приказал доставить увеличенную копию в Институт. Можешь радоваться ей целую неделю. – Он взглянул на золотые Пиаже у себя на запястье. – Черт! Я опаздываю.
И он повернулся к двери в тот момент, когда в ней появилась вошедшая из патио Хилари Стервесант. На ней короткое белое теннисное платье, а ноги у нее длинные и изумительно красивые. Высокая женщина с каштаново-золотыми волосами, которые мягко и свободно, с блеском, падают ей на плечи.
– Дорогой, ты уходишь?
– Прости, Хил. Я хотел предупредить тебя, что не останусь на ланч, но Бена кто-то должен был поддерживать.
– Ты ему показал? – Она повернулась, подошла ко мне, легко и естественно поцеловала в губы, без малейших признаков отвращения, потом отступила и улыбнулась. Каждый раз, как она это делает, я становлюсь ее рабом на очередные сто лет.
– Что вы об этом думаете, Бен? Возможно ли? – Прежде чем я ответил, Лорен обнял ее за талию и они улыбнулись мне сверху вниз.
– Он сходит с ума. У него пена на губах, и он подпрыгивает. Хочеть лететь в пустыню немедленно, сию же минуту. – Лорен притянул к себе Хилари и поцеловал ее. И на какое-то время, обнявшись, они забыли о моем присутствии. Для меня они воплощение прекрасной женственности и мужественности, оба высокие, сильные и ухоженные. Хилари на двенадцать лет моложе Лорена, она его четвертая жена и мать младшего ребенка из его семерых детей. В свои двадцать пять лет она обладает мудростью и выдержкой зрелой женщины.
– Покорми Бена ланчем, дорогая. Я вернусь поздно. – Лорен оторвался от ее объятий.
– Я буду скучать, – сказала Хилари.
– Я тоже. До понедельника, Бен. Телеграфируй Ларкину, если решись, что нужно что-то особое. Пока, партнер. – И он исчез.
Хилари взяла меня за руку и провела на широкий мощеный дворик-патио. Пять акров газонов и прекрасных клумб мягко спускались к ручью и искусственному озеру. Оба теннисных корта заняты, а множество маленьких почти нагих тел взбивает воду в плавательном бассейне. Двое слуг в ливреях накрывали длинный раскладной стол – предстоял легкий завтрак «а-ля фуршет». С внутренней дрожью страха я увидел в полдесятка девиц в теннисных платьях в креслах у наружного бара. Все они раскраснелись от игры, пот проступал на белых платьях, все держали в руках длинные запотевшие стаканы с Пиммз N1 и фруктами.
– Идемте, – сказала Хилари и повела меня к ним. Я внутренне напрягся, стараясь стать хоть на дюйм выше.
– Девушки, вот вам мужчина для общества. Познакомьтесь с доктором Бенджамином Кейзином. Доктор Кейзин – директор Института африканской антропологии и предыстории. Бен, это Марджори Фелпс.
Я поворачивался к каждой их них, пока Хилари называла имена, принимая сверхэкспансивные приветствия. На каждую смотрел, каждой что-нибудь говорил: глаза и голос у меня хорошие. Для них эта церемония не менее трудна, чем для меня. Никто не ожидает, что хозяйка за напитками перед ланчем вдруг познакомит тебя с горбуном.
Меня спасли дети. Бобби увидела меня и подбежала с криком «Дядя Бен! Дядя Бен!» Она обняла меня холодными влажными руками за шею и прижалась своим промокшим купальником к моему новому костюму, прежде чем утащить к орде других потомков Стервесантов и их приятелей. С детьми мне легче: они либо не замечают моего уродства, либо относятся к нему вполне естественно. «А почему ты ходишь сгибаясь?»
Но сейчас я был слишком занят мыслями, чтобы уделить им много внимания, и скоро они занялись своими делами, все, кроме Бобби – она, как всегда, сохранила мне верность. Потом Хилари занялась падчерицей, а я вернулся к юным матронам, на которых постарался проивзести самое лучшее впечатление. Не могу сопротивляться хорошеньким женщинам, когда пройдет первая неловкость. Было уже три часа, когда я отправился в Институт.
Бобби Стервесант налила мне солодового виски Глен Грант с той же щедростью, с какой эта тринадцатилетняя девица наливает кока-колу. И соответственно я явился в Институт в прекрасном настроении.
На столе конверт в надписью «Лично. Секретно», к нему прикреплена записка «Пришло во время ланча. Очень интересно! Сал».
С коротким уколом ревности я рассмотрел печать на конверте. Не тронута. Салли внутрь не заглядывала, хотя я знал, что для этого ей потребовалась вся сила воли: она чрезвычайно любопытна. Называет это научным складом мысли.
Я догадывался, что она появится через пять минут, поэтому прежде всего отыскал в ящике стола мятные таблетки и сунул одну в рот, чтобы отогнать запах виски. Потом вскрыл конверт, достал увеличенную – двенадцать на двенадцать – копию фотоснимка, включил настольную лампу и приготовил увеличительное стекло. Потом оглянулся на войска прошлого, сгрудившиеся в моем кабинете. Все четыре стены заняты полками, а на них книги – мое главное орудие, в коричневых и зеленых переплетах телячьей кожи, с золотым обрезом. Кабинет большой, и в нем много тысяч томов. А на верхних полках, над книгами, гипсовые бюсты всех существ, предшествовавших человеку. Только головы и плечи. Австралопитек, проконсул, робуста, родезийский человек, пекинский человек – все, включая неандертальца и самого кроманьонца, homo sapiens sapiens, во всей его славе и низости. Полки справа от стола заняты бюстами всех этнических типов, какие встречаются в Африке: хамиты, арабы, негроиды, боскопы, бушмены, гриква, готтентоты и остальные. Они внимательно смотрели на меня своими выпученными глазами, и я обратился к ним.
– Джентльмены, – сказал я, – думаю, мы нашли кое-что стоящее. – Я разговариваю с ними вслух, когда возбуджен или выпил, а сейчас и то и другое.
