который уже никогда и никуда не поедет. Сейчас он делал и то и другое.
6.
Здесь, на улице Седова. Возле покосившейся панельной пятиэтажки с выгоревшими окнами он бывал раз в неделю. Первый Раз он пришел сюда вечеров того дня, когда город еще полыхал. Полыхал и этот дом. Но он все же ворвался в горящую квартиру на первом этаже в среднем подъезде. Он никого не нашел дома. Возможно, в этом было его счастье. Его жена. Его разведенная и жившая с ними дочь. Его внучка, Маринина дочурка по имени Арина… Их не было дома, когда в его объяло пламенем от тепловой волны, после которой последовала волна ударная. Потом он вернулся в электродепо. Он рассчитывал, что они придут к нему. Ведь там было место его работы. И это место было далеко от эпицентров. Тогда он стал регулярно наведываться к этому дому. И оставлял на обгоревшей двери, рядом с десятком других оставленных кем-то записок, свою.
«Девочки мои. Я живой. Я здоров и со мной все в порядке. Я на месте моей работы. Молю вас идите туда. Я буду вас ждать. Мы перенесем эти лихие времена. Ваш великан. Степан Саныч».
И прошло три года. Он не знал что с милыми его сердцу женщинами. Он искал их. Не нашел. И постоянно приходил сюда. Читал записки и свежие царапины на стенах. Вестей от его семьи не было. И на работу они так и не пришли. На стенах обвалившегося электродепо он так же написал что если они пришли и не нашли его, то пусть подождут сутки. Или оставят послание. Он жив и он рядом. Он приходил туда каждый день. Благо рядом. Ничего. Никаких следов и вестей. Поначалу он приходил к дому почти каждый день. Теперь реже. Раз в неделю. Но он продолжал писать записки. Теперь это была единственная записка на обгоревшей двери его подъезда. Иногда записка пропадала, и он надеялся, что ее взяли его любимые. И он писал новую, на всякий случай. Но… Они не появлялись. А старую, быть может, сорвало ветром. Смыло дождем. Или сорвал кто-то чтобы написать свою… Или… Просто подтереть бумагой зад.
Подойдя к дому, он долго его осматривал. Осматривал выгоревшую квартиру. Потом садился на панель, вывалившуюся с пятого этажа, и сидел так пару часов. И плакал… Но, пора возвращаться… На станцию… Саныч поднялся. Вернулся еще раз в квартиру. Вот комната его дочери и внучки. Стальная рама на полу. Все что осталось от аквариума и рыбок, которых так любила Ариша… Вот его комната. Вся черна от пожара. Ничего здесь не осталось кроме его памяти о супруге. Вот кухня. Сгоревший холодильник. Раковину кто-то давно утащил. На стене остались стальные каркасы для цветочных горшков. Здесь они собирались вечерами за ужином… Ничего больше нет. И их… Тоже нет… Но они ведь не сгорели. Он не видел их мертвыми. А значит, они могут быть живыми. И, значит, он придет сюда еще. Саныч вышел на улицу. Сел на свой ржавый и скрипучий велосипед. И отправился на станцию, которая стала его домом с того дня, как этот сгорел.
Моряк осторожно зашел к пожарной части со стороны реки Славянки. Под покровом зарослей он наблюдал через бреши в бетонном заборе за строением и площадкой возле него. Высокая кирпичная башня обрушилась, видимо еще от взрывной волны и россыпью обломков лежала на стоянке. Там же лежал и перевернутый, разбитый пожарный ЗиЛ-130, который был установлен на башне как памятник.
Моряк заметил еще неделю назад, что депо кто-то облюбовал. А это было, небезопасно для них, учитывая близость станции Рыбацкое. Неизвестно кто и с какими мыслями здесь жил. Пару дней назад он пробрался туда и смог сделать предварительные выводы. Скорее всего, там жил один человек. Однако смущало обилие женского нижнего белья, которое он нашел в обитаемом помещении. Причем белье это было не свежее. Многие элементы со следами крови. И две кровати. Одна тоже в крови и на ее душках были четыре наручника. Для рук и ног. Ему не терпелось спросить этого постояльца, кого и зачем он там приковывал. Но дождаться или поймать человека пока не мог. В голове Моряка, который всегда видел в человеке в первую очередь самое скверное, уже имелась догадка. Он, это постоялец заброшенной пожарной части, ловит женщин. И насилует их. На той койке. Но что с этими женщинами происходит потом? А не мог ли это быть Щербатый? Он же работал в этой пожарке. Может оттого и не может Моряк его поймать, что когда он идет сюда, то Щербатый в это время на станции. Но, похоже, что постоялец тут живет, а не наведывается изредка. Да и Щербатый почти не покидает станцию. Единственная возможность уйти незамеченным у него, когда он несет вахту на крыше станции.
Моряк осторожно двинулся вдоль забора, стараясь быть незамеченным. Многие плиты от ограды пожарной части растащили в первое время. Причем большинство именно жители станции во главе с Санычем. Они возводили там барьеры из этих плит. Тогда у них вроде был рабочий грузовик. Тот самый, который уже давно стоял возле станции со сдохшим аккумулятором, пустым баком и порванным колесом. Именно им таскали эти плиты.
Похоже, и сегодня тут нет этого постояльца. Печка не дымит. Тишина. Он уже дошел до автобоксов. Машин здесь не было. Щербатый говорил, что они уехали по тревоге когда первая ракета ударила… И не вернулись конечно. Кто же все-таки здесь живет? И что становится с его невольницами? У забора за кустарникам начинался крутой склон к реке. Оттуда послышалась возня. Моряк достал нож и затаился. Стал осторожно двигаться на это шум. В рыхлой земле вырыта большая яма. В ней все кишело крысами. Именно они издавали это шум. Моряк огляделся. Никого. Он швырнул в яму камень и крысы мгновенно бросились в рассыпную. И Моряк заглянул в эту яму…
– Да-да, – послышался приятный голосок из ящика, когда Клим постучал по нему.
Он вошел. Родька сидела на кровати в обнимку со своим противным зайцем.
– Приветик, – улыбнулся Клим. – Не помешал?
– Да нет, – она уклончиво пожала плечами.
– Слушай. Девочка. У меня кое-что есть для тебя.
– Да? – она подняла свои бровки. – И что это?
– Я вот тут подумал… – кашлянул он, раскрывая свой мешок. – Ты ведь становишься взрослой. Ну… Ты девушка. А спутниками девушек всегда были, да и должны быть такие вот вещи.
И он стал выкладывать косметические наборы. Помаду. Пудреницы. Зеркальце. Гребешки. Лосьоны и мыло. Затем как-то смущенно достал большую упаковку гигиенических прокладок. – Вот… Это тебе… В общем…
Она уставилась на Клима. Он хочет, чтобы я была напомаженной и румяной? С подведенными глазами? – думала Родька. Так я буду выглядеть взрослее и желаннее… Вот оно что… А не он ли подсунул мне эти журналы чтобы пробудить гормональную бурю? Очень хитрый ход…
– Спасибо вам. – Тихо сказала она. Клим был единственным здесь, к кому она обращалась на вы. Наверное, потому что он школьный учитель, а она еще школьница. Он конечно не в ее школе преподавал. Она вообще не из этого города. Ей выпала доля оказаться здесь потому, что она с мамой приехала сюда к бабушке во время тех летних каникул… – Спасибо повторила она.
– Да не за что, – Клим подмигнул ей. – Ты если что, не стесняйся. Обращайся. Я для тебя все сделаю. И пользоваться этим не стесняйся. А если что, ты спрашивай. Я подскажу. – Он снова подмигнул.
«Ага. Особенно насчет прокладок», – подумала она, «Небось, и рад будешь показать на натуре, куда это прикладывают».
– Ну, бывай. До ужина. – Сказав это, Клим ушел.
На крыше вагона уже не было Моряка. Он в это время как раз направлялся к пожарной части, что была недалеко.
