Девочка улыбнулась и протянула худые ручки.
— Nicolay. Nicky. Savior.
— Да. Я спасу вас. — Он осторожно взял ее ладошки в свои.
— Save us…
— У меня для тебя есть кое-что.
— What?
И Васнецов вложил в ее руки плюшевого медведя. Того самого. Одинокого и покинутого. Найденного в разбитом поезде. И Людоед дал иголку с ниткой, чтоб пришить бедолаге лапку…
— Это мишка. Он теперь твой.
— Mishka? Russian Mishka?
— Да. Рашшен Мишка. — Коля улыбнулся. Девочка прижала плюшевого медведя к себе, нежно обнимая, и дрожащим, едва не плачущим голосом прошептала:
— Love you, Russian Mishka. Love you, Nickolai…
Поцеловав медвежонка в пропитанный каплей эфира нос, она тут же уснула. Пусть спит. Просто прощания он не вынес бы. А проснется она уже спасенной…
Он шел в темноте, держась за трос. Была ночь. Где-то вдали мерцало красное зарево ХАРПа. Николай очень надеялся, что мерцает оно последнюю ночь. Завтра мир станет другим. Без этого убийцы, созданного человеком для самоубийства. Точнее, для контрольного выстрела после свершившегося много лет назад самоубийства. Подъем на холм был непростым. Ведь он не взял снегоступы. Он просто не подумал, что в том деле, которое он задумал, они ему понадобятся. Ну да ничего. Идти не так много. Можно и потерпеть неудобства, связанные с проваливающимися в снег ногами. Он брел, тяжело дыша и глядя вперед. Впереди пост. Там человека два. В ангаре еще двое. Эфира должно хватить. Но вот сложно усыпить сразу двоих. Непросто. Но, черт возьми… На кону сейчас стоит абсолютно все! Надо постараться. Надо во что бы то ни стало сделать это.
Он огляделся. Во мраке на склонах холма по обе стороны от натянутого троса проглядывали странные призрачные силуэты. Нет времени разбираться, есть там кто-то или нет. Может, это просто видения, одни из тех, что сопровождали его весь этот нелегкий путь. А может, это действительно выстроились десятки людей или нелюдей и молча взирают, как он восходит на холм, к своему главному поступку.
— Подождите. Уже скоро, — бормотал он, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу. — Скоро. Скоро.
Он шел. Падал. Поднимался. Снова шел. Слышал только свое тяжелое дыхание и старался сосредоточиться на путеводном стальном тросе. А в голове звучала музыка Бетховена, которую он слышал, когда уходил из комнаты. Каждый шаг давался все труднее, но вместо отчаяния Николай чувствовал лишь нарастающую ярость. Чем больше у него на пути будет помех, тем с большим удовольствием и остервенением он разнесет их в пух и прах. Надо идти. Надо рваться вперед. Надо достичь цели. Он сделал так много. И осталось всего ничего. Но, черт возьми, как же тяжело даются эти ничтожные метры…
Внутри блокпоста, сделанного из сосновых бревен, находись двое. Это были люди Рэймена. Они узнали его, несмотря на респиратор. Что-то между собой заговорили. Николай понял только уже знакомую фразу «Last Ivan». После этого они устало засмеялись. Николай тоже засмеялся, подойдя к ним близко, и прижал к их лицам свои одетые в рукавицы ладони. Их секундное недоумение сменилось гневом. Один обмяк довольно быстро. Второй успел оттолкнуть Васнецова и уже с трудом поднимал свой автомат. Николай снова подошел к нему близко и без особого труда вырвал у него оружие. Охранник закатил глаза и, прислонившись к стене, сполз по ней на дощатый, покрытый шкурами пол, теряя сознание. Николай оставил автомат и двинулся в лаз, ведущий к ангару. Всего десяток метров…
В ангаре еще двое. Один спит в автомобильном кресле. Другой колдует у печки. Он взглянул на Николая и что-то сказал, не отрываясь от своего занятия.
Васнецов не ответил, капая на рукавицу свежую каплю эфира. Последнюю каплю.
Американец повторил вопрос и снова повернул голову. С изумлением заметил, что русский быстро движется к нему.
— What the fuck? — только и успел сказать он.
Николай резко зажал ему рот рукавицей. Тот дернулся несколько раз и потерял сознание. Зато очнулся тот, что спал. Он вскочил с кресла и повторил последнюю фразу своего друга, но громче и злее. Схватился за оружие в тот момент, когда Николай бросился к нему. Васнецов сбил американца с ног и также прижал к его лицу рукавицу. Они возились и катались по полу почти минуту, пока наконец охранник не затих. Николай обессиленно перевернулся на спину и уставился в потолок мутнеющим взглядом. Глаза слипались, и веки категорически не хотели разжиматься. Они весили словно тонну. Сознание утопало в какой-то апатии. Он понял, что либо вдохнул эфир, либо капля его, попавшая на руку, впиталась через поры в кровь и делает свое дело. Это означало провал того, что он задумал. Полный провал. Больше никто не позволит ему сделать то, что он задумал, когда он очнется. И эфира больше не было. Вот сейчас он провалится в забытье и проворонит последний шанс… Единственный шанс… Второго шанса не будет…
Из последних сил он нащупал у лежащего рядом в бессознательном состоянии американца нож на поясном ремне. Извлек его из ножен и вонзил себе в ногу, слыша, как залаяла привязанная к самолету сторожевая собака.
Острая боль с трудом вернула его в чувство. Николай зарычал, отбрасывая окровавленный нож, и поднялся на ноги, не обращая внимания на кровотечение. Шатаясь, побрел к самолету. Там по-прежнему захлебывалась лаем собака. Затем он вернулся к распластанным на полу телам. С трудом затащил их на кресло и закидал имевшимися здесь звериными шкурами. Ведь когда он уйдет, закрыть ангар будет некому, и они без теплых шкур могут замерзнуть до своего пробуждения.
Ну… Самолет… Он доковылял до него, морщась от боли, и встал на четвереньки, ловя своим взглядом взгляд сторожевого пса.
— Заткнись, — зашипел он. — Ради всего святого, замолкни. Я не боюсь тебя. Не мешай мне. Или я тебя убью. Но я не хочу тебя убивать. Я вообще больше не хочу никого убивать.
Шипение и пристальный взгляд Николая подействовали на собаку удручающе. Пес заскулил и заполз под самолет.
— Так-то лучше.
Васнецов отвязал веревку и потащил упирающегося и испытывающего страх зверя к двери. Привязал к ручке. Постоял, сжимая рану в ноге.
— Не пускай сюда никого, пока я не уйду, — сказал он псу и направился к самолету.
Он открыл дверь кабины. За пилотским креслом на полу лежала бомба. Та самая, так не похожая на бомбу. Стальной ящик рифленого железа, окрашенного в защитный цвет. Странно, что тут всего два охранника. Хотя, с другой стороны, зачем больше? Ангар далеко от поселения. На холме.
Сюда некому да и незачем соваться. Основные силы вооруженных людей нужны не здесь…
К бомбе ремнями пристегнут какой-то мешок. От него эластичный шнур зацеплен карабином за ножку пассажирского кресла. Может, это парашют, о котором говорил Варяг? Неважно. Главное, что ОНА здесь.
Он положил ладонь на корпус бомбы. Холодная. Как всегда. Но скрывающая адское пламя в своих недрах. Этот холод отрезвлял больше, чем боль в ноге. Он погладил ее с какой-то благоговейной нежностью и вдруг поцеловал в ледяной безжизненный корпус.
— Внучка Ферми и Оппенгеймера… Любимая девочка Людоеда… Послушай меня, родная. Не подведи, слышишь? — зашептал он. — На тебя теперь вся надежда. Твои сестры уничтожали мир. А тебе его спасти надо. Давай сделаем это. Не подведи, детка. Не подведи всех нас.
Ему казалось, что холодное молчание бомбы стало для него положительным ответом.
Николай открыл ворота ангара, подняв большую створку к потолку при помощи лебедки. Перед ним разверзлась бездна ледяной ночи, где в темноте проглядывалось красноватое свечение, отраженное в бесконечных тучах.
— Сейчас… Уже скоро… — бормотал Васнецов, шатаясь.
Метрах в сорока перед ангаром с двух сторон торчали стальные столбы и между ними натянута массивная цепь. Она перегораживала путь самолету, и Васнецов не сразу понял, для чего она. Осмотрев ее
