— перешли к жесткой обороне, спешно подтянули свежие пехотные соединения, отборную дивизию СС и удержали захваченные позиции. В результате в линии Западного фронта образовался весьма опасный для Красной Армии «ельнинский выступ»:
угроза окружения под Смоленском трех советских армий, а следовательно, и прорыв противника к Москве резко возросли. Ставка Верховного Командования приказала ликвидировать эту угрозу, и в районе Ельни стала сосредоточиваться 24-я армия генерала Ракутина. Одновременно, чтобы обескровить противника, измотать его в боях и сорвать наступление на Москву, Ставка передала Западному фронта мощные подвижные ударные отряды — пять групп по три дивизии в каждой для ударов по врагу с фронта и Две кавалерийские группы для действия по его тылам.
Эти отряды были немедленно введены в бои. В районе Смоленска 21 июля летчики 13-го авиаполка и всей фронтовой авиации совместно с танкистами пробили в линии фронта коридор, и по нему в тылы немецкой 3-й танковой группы генерала Гота прорвались две кавалерийские дивизии.
На второй день на левом крыле фронта в районе Бобруйска летчики обеспечили прорыв в рейд по тылам могилевско-смоленской группировки гитлеровцев еще трех кавалерийских дивизий, которыми командовал прославленный буденновец, герой гражданской войны генерал Ока Городовиков.
23 июля в районе Рославля авиация поддержала переход в контрнаступление трех дивизий генерала Качалова. Эти дивизии сбили врага с оборонительных позиций, отбросили его за реку Стометь и создали угрозу «ельнинскому выступу» с тыла.
В последующие дни авиационные полки действовали на правом фланге фронта против 3-й танковой группы Гота, где обеспечили контрнаступление сразу двух ударных групп — дивизий генерала Хоменко из района Белого и севернее Ярцева войск генерала Калинина.
Во всех этих операциях авиаполк действовал с предельной нагрузкой, совершая от четырех до шести боевых вылетов в день. Летчики-пикировщики первыми наносили по противнику бомбардировочные удары и дрались с таким упорством, с такой смелостью, что заслужили у наших пехотинцев не только горячую благодарность и похвалу, но и уважительное имя «неустрашимых». Красноармейцы в окопах встречали появление двухвостых «петляковых» криками «ура», а самолеты стали ласково именовать «пешками».
Когда Богомолов впервые услышал такое прозвище Пе-2, то рассердился, усмотрев в нем пренебрежение к грозному бомбардировщику.
— Чтоб я в своем полку больше не слышал такого презрительного слова! приказал он.
Но младший лейтенант Усенко возразил:
— А по-моему, товарищ капитан, красноармейцы попали в самую точку. Тут заложен глубокий смысл: пешка может стать королевой, как солдат маршалом! Разве не так?
Василий Павлович нахмурился, хотел одернуть не в меру ретивого сослуживца, а потом, подумав, рассмеялся:
— А пожалуй, ты прав, Усенко. Лучшего фронтового бомбардировщика, чем наш «петляков», сейчас нет ни в одной армии. Выходит, пешка стала королевой!.. Эх, только побольше бы их!..
«Пешки» старались. Под Смоленском и Ельней, в Ярцеве и в Рославле, в Орше и под Могилевом — везде, где появлялись краснозвездные пикировщики, рушились вражеские укрепления и узлы сопротивления, сметались с лица земли артиллерийские и минометные батареи, колонны танков и мотопехоты, железнодорожные эшелоны, штабы, резервы. Летчики не щадили себя. Двух одинаковых вылетов в день у нас не было: с утра бомбили скопления авиации на аэродромах Шаталово, Починки, Смоленск, Горки; к обеду уничтожали на дорогах танковые колонны; после обеда наносили удары по железнодорожным узлам и станциям, артиллерийским и минометным позициям, по дотам; к вечеру штурмовали боевые порядки атакующего противника — и так каждый день. И это в условиях господства гитлеровцев в воздухе, когда приходилось всякий раз буквально прорываться через сильные истребительные заслоны врага, преодолевать его мощную противовоздушную оборону.
После каждого боя на наших крылатых машинах от вражеских снарядов и пуль появлялись все новые дыры, но технический состав и команды аэродромного обслуживания трудились с невиданным напряжением, восстанавливая самолеты, и летчики снова и снова вылетали на них громить фашистов. Стояли насмерть! Позади была Москва.
Немцы обнаружили место базирования «петляковых» и нанесли по кировскому аэродрому несколько сильных ударов. 13-й авиаполк перелетел в Мосальск. Здесь его настигла весть о том, что с 22 июля гитлеровская авиация начала воздушные налеты на Москву. Налеты совершались ночью специально подобранными экипажами, прилетевшими из Германии.
Противовоздушная оборона Москвы успешно отражала эти налеты, но все же к городу прорывались отдельные самолеты.
В нашем авиаполку был проведен митинг. Летчики и техники, штабные работники и младшие авиаспециалисты — все, как один, поклялись покарать преступников. На разведку вылетели лучшие экипажи. Остальные принялись за подготовку самолетов к вылету.
Младший лейтенант Усенко на митинге не был. С рассвета он обеспечивал разведданными группу генерала Рокоссовского, оборонявшую Ярцево, и в Мосальск вернулся только к обеду. Узнав о митинге, летчик бросился к комэску.
— Все, все полетим, Усенко! — успокоил его тот. — Куда? Пока не знаем. Ждем данных от разведчиков. Они должны обнаружить места базирования немецких дальних бомбардировщиков, а затем мы по ним ударим. Так что готовь свою машину!
Обрадованный летчик помчался помогать техникам. У «семерки» собрались другие экипажи. Они работали так сноровисто и дружно, что через четверть часа Пе-2 был дозаправлен и вооружен. Константин поблагодарил всех за помощь, но не успокоился: отсутствовал Ярнов. Сразу после прилета он составил боевое донесение, понес его в штаб и там почему-то задержался. Усенко торопливо расхаживал у машины, поглядывая в сторону КП.
Наконец он не выдержал, подозвал Збитнева, собираясь послать радиста за бомбардиром, но увидел стремительно подходившего адъютанта третьей эскадрильи лейтенанта Макара Давыдовича Лопатина. Тот был одет полетному, в руках держал реглан и планшет с полетными картами.
— Что хмуришься, сын Донбасса? — прищурив глаз, с ходу спросил адъютант. Ярнова нет? И не будет. Его задержали в штабе полка, будет ждать, когда проявят пленки, потом поможет дешифровать снимки. А с тобой полечу я.
Для Усенко это было неожиданностью. Лопатина он запомнил еще с того памятного вечера в Росси, когда полковое начальство знакомило прибывшую молодежь с боевыми традициями полка. На состоявшемся концерте красноармейской художественной самодеятельности этот командир был, пожалуй, самым активным участником. Он солировал на баяне, аккомпанировал танцорам, певцам. И потом вечерами летчики с удовольствием собирались вокруг баяниста послушать его виртуозную игру, пели, плясали. Появление Лопатина везде сопровождалось оживлением и шутками — лучшее свидетельство душевного расположения к нему людей.
По сравнению с Усенко Лопатин занимал большую должность, к тому же он был на десяток лет старше и потому в глазах парня выглядел пожилым. Пилот смотрел на адъютанта и мучился вопросом: сможет ли этот уважаемый штабист заменить Ярнова в воздухе?
— Что ж не реагируешь? — допытывался Макар Давыдович. — Значит, возражаешь? Нет? Тогда, лады!.. Скажи, а ты умеешь точно выдерживать уголок пикирования? Учти, я штабист, во всем люблю точность, мазать не привык. У нас в Харьковском авиаучилище был инструктор Головин. Знаешь, какая у него была присказка? «Не торопясь, поспешим!» Кажется абсурдной, да? А на самом деле с глубоким смыслом! Спешить надо, но не торопясь. То есть делать все быстро, точно, продуманно, последовательно! Уловил? Бери на вооружение.
Лопатин говорил слегка в нос, и Константин усмехнулся глядя на него: нос у адъютанта был длинным, с загнутым книзу кончиком. Ухмылка летчика не ускользнула от внимательного лейтенанта. Он засмеялся, открыв ровный ряд крепких зубов:
— Хочешь, скажу, о чем ты сейчас подумал? Про мой нос. Как у индюка? Угадал?
— Да нет… Как у орла!
Шутка разрядила некоторую скованность: на душе Кости стало так легко, будто он уже давно дружил с
