дедов заговор. «А теперь, – сказал дед, – прыгай через пень». Егор разбежался и прыгнул, но ничего с ним не случилось. «Не так, – сказал дед. – Перекувырнуться надо». Егор перекувырнулся, ударился об землю и стал волком. Смотрит, а деда на поляне уже и нет. Да он и не нужен был теперь Егору: у людей дела человечьи, а у волков – свои, волчьи. Отряхнулся Егор от снега и побежал куда глаза глядят. Долго ли бежал, недолго, не знал, а остановился дух перевести, видит: лежат под деревом другие волки, а на дереве человек сидит – в инее весь, то ли живой, то ли уже мертвый. Присмотрелся Егор, а это он сам на дереве- то. Тут бы и удивиться, а Егору хоть бы что. Подбежал он к стае и лег рядом с волчицей. И они узнали друг друга, и волчица сказала ему по-волчьи вот что: «Люди думают, что им можно все. Но есть тайна. Тайна совместного проживания на земле, которую люди не знают. Ты взял у меня детей и думаешь, что это забудется. Не думай. И у тебя возьмется, придет время. Вон ты сидишь, видишь? А твоя лошадь валяется на дороге. И хотя сегодня ты спасешься, потому что я уже слышу, как за тобой едут, расплата будет за все…»
Глава 14
…Далеко-далеко, как на краю земли, застрекотала сорока, ей отозвалась другая, и вслед за этим Егор услышал слабый хлопок, будто лопнула бумажная хлопушка. Волки вскочили, насторожили уши, и один за другим метнулись в гущу леса. Хлопнуло ещё и ещё, и сердце Егора, пропустив удар, забилось часто и неровно. Стреляют!
Снова застрекотали сороки на этот раз ближе, и сквозь смёрзшиеся ресницы Егор увидел, как из-за поворота дороги вывернулся окутанный паром председателев жеребец. Стоя в санках на коленях, председатель правил лошадью, а позади него на сиденье сидели конюх и Маша, оба с ружьями, из которых они и палили.
Егор хотел крикнуть, но голоса не было. И не было сил оторвать от ствола заледеневшее тело.
Осадив жеребца у штабеля, председатель выскочил из санок. Следы на поляне показали ему всё, и он, утопая в снегу выше колен, побежал к ели. Увидел скрючившегося на суку Егора и понял, что тот сам не слезет. Обернувшись, крикнул конюху:
– Василий! Давай сюда, здесь он! Егор зашевелился.
– Сиди! – велел ему председатель. – Шмякнешься чего доброго, шею свернёшь. Сейчас мы с Василием тебя снимем.
– Снимешь его, как же! – сказал подошедший конюх. – В нём, борове, пудов шесть, чай.
Председатель, оценив высоту, на которой сидел Егор, рассудил, что конюх прав и на руках им Егора не снять. Но бывший разведчик тут же нашёл выход из положения.
– А вожжи на что? Тащи вожжи, мы его на вожжах спустим.
Подбежала, еле вытаскивая ноги из снега, Маша. Увидев заиндевевшего Егора, заплакала.
– Не голоси, Марья! – остановил председатель. – Жив твой Егор. Сейчас сымем, в тулуп завернём – и домой. Баня-то у тебя как, не остыла?
– Не должна. Я всё ждала его, не топила. Думала, задержался где на дороге.
– Вот и ладно. Приедем – сразу в баньку его, отойдёт.
Возились с Егором долго. Председатель залез на ель, завязал под мышками у Егора вожжи, а другой конец, перекинув через сук, сбросил вниз, где за него ухватились конюх с Машей. Так, как мешок какой, и спускали.
Перед тем как ехать, председатель вынул из кармана четвертинку. Сковырнул пробку, поднёс бутылку Егору ко рту.
– Ну-ка разевай. Перцовая. В аккурат сейчас.
Но у Егора челюсти словно свело, пришлось Маше силой разжимать ему зубы и вливать в рот водку. Егор глотал, не чувствуя ни запаха, ни вкуса.
По дороге Егор сомлел и не помнил, как они приехали в деревню, как вносили его в баню, снимали одежду и растирали. Даже боли не чувствовал, когда стали отходить лицо и руки, – провалился в темноту, где не было никакой жизни, как не было её до рождения, когда бесплотный ещё человеческий дух только готовился к исходу из этой темноты…
Глава 15
Не помогли ни перцовка, ни баня – полторы недели, день в день, Егор провалялся в лёжку. Горел в жару, метался, бредил. Больница находилась в райцентре, и председатель советовал отвезти Егора туда, но жена не согласилась. Какой в больнице уход, сказала. И все полторы недели сидела возле Егора, ставила горчичники и примочки и поила с ложечки. И плакала, глядя на Егорово распухшее чёрное лицо.
Да и сам Егор ахнул, когда, оклемавшись, поглядел в зеркало: кожа на лице отставала клочьями, а под ней проглядывала новая красноватая и блестящая, будто не морозом обожгло Егора, а огнём на пожаре. И хотя говорят, что с лица воду не пить, были бы руки и ноги целы… Ни о какой охоте пока и думать не приходилось: куда с таким лицом на мороз да на ветер! Егор только попробовал выйти на крыльцо, а уж щёки и нос загорелись так, словно на них дохнуло из раскалённого горна, что стоял в Гошкиной кузнице. А в лесу и того хуже будет, там любой прутик хлестанёт по лицу – взвоешь.
Егор проклинал своё невезение. Чёрт его дёрнул с этой баней! До нового года оставалось всего ничего, а там январь, самое время охоты. В январе у волков начинается гон, сплошная грызня из-за волчиц, и они не так осторожничают, как раньше. Тут и ловить их, а он как дурак на печи сидит да гусиным жиром мажется. Жир, конечно, самое лекарство, если обморозился, так ведь некогда рассиживаться-то! Волки уже две недели без привады, наверное и ждать перестали, и всё придётся начинать сначала: таскать мясо, приманивать. Вот уж повезло так повезло, съездил, называется за брёвнами! Самого как бревно привезли, а вдобавок и лошадь колхозную загубил – кобыла не убежала-таки от волков. Может, и убежала бы, да на повороте занесло и перевернуло дровни. И она, как видно, упала, а пока поднималась, тут волки и наскочили. Но жрать не стали, вернулись, потому Егор и подумал, что не догнали.
А спасла его, считай, Маша. Как увидела, что смеркаться стало, а Егора всё нет, забеспокоилась, побежала к председателю. Тот в минуту собрался и велел конюху закладывать жеребца, а Маше сказал, чтобы шла домой и не расстраивалась. Но Маша ни в какую. С вами, сказала, поеду…
Проводили старый год, встретили новый. Этот праздник Егор любил, всегда приносил из леса ёлку и, хотя игрушек было кот наплакал, наряжал ёлку, как мог. Но нынче ему праздник был не в праздник. Мысль о
