Он протянул руку, я была как парализованная. Погладив мою щеку, он прошептал:
– Такой же настоящий, как и ты.
Двадцать лет. Целых двадцать лет. Мне можно было не произносить эти слова вслух, его глаза потемнели, он кивнул. Плотно закутавшись в одеяла, я лежала на боку так изящно, как могла, а может быть, просто как колода.
Роан достал откуда-то пышную подушку в красивой голубой наволочке и положил рядом, как подарок. Я все воспринимала символично. Я сунула подушку под голову. На надувном матрасе, в хижине, в лесу, и ни одна живая душа, кроме него, не знает, где я.
Он повернулся к свету – я видела лишь его силуэт, – и свет погас. Ночь окружала нас, пахло дождем, мокрой землей. На какую-то долю секунды мне показалось, что мы вне времени и пространства.
– Поговори со мной, – быстро сказала я. – Скажи что-нибудь важное для тебя. Я хочу слышать твой голос.
– Я сижу рядом, – ответил он приглушенно. – Слушаю твое дыхание. Чувствую такой покой, какого не чувствовал много лет.
Как в тумане, я слушала его голос и чувствовала какое-то непонятное удовлетворение. Странно, ведь глубоко внутри во мне сидела горькая обида. Он следил за мной все эти годы и ни разу не дал мне понять это.
– Мне снилось, что ты приходил в больницу, – наконец прошептала я.
– Я приходил.
Рано утром солнце осветило спартанскую убогость нашего убежища. Пара колибри порхала над оранжевыми цветами лозы, обвивающей разбитое окно. В моей душе странным образом соседствовали восторг и отчаянье.
Роан!
Осторожно, по стеночке я выбралась на веранду.
Мои костыли были прислонены к разбитым перилам. Я не знала, что Роан не забыл захватить их с собой.
Он стоял ко мне спиной ярдах в пятидесяти. Роан, ставший старше, крепче, в лучшей мужской поре. Та сверхъестественная сдержанность, которая была в нем и раньше, равная готовность к защите и к нападению, смотря по обстоятельствам, теперь представлялась мне духовной силой. Он, казалось, был полностью поглощен созерцанием голубого неба и гладкой поверхности озера.
Он здесь! Он действительно дома!
Я заставила себя продвигаться вперед, медленно, шаг за шагом. Одеяло соскользнуло с моих плеч. Я продиралась через вереск, с трудом удерживая равновесие. На мне была ночная рубашка с аппликацией в виде пальмы, желтая ветровка, я была босиком.
Задыхаясь, я выбралась на открытое место. Роан повернулся на шум и протянул ко мне руки. В самый последний момент моего триумфального продвижения один из костылей поскользнулся на камне.
Он поймал меня, когда я начала падать. Я разозлилась на себя, но тут заметила, что под глазами у него темные круги, и сразу забыла обо всем.
– Ты, как всегда, вовремя, – сказала я хрипло.
– Да, сейчас я ушел. Жаль, что меня не было рядом с тобой тогда, два месяца назад.
– Был. Все, что я делала для других, лишь частично возмещало то, что я не могла сделать для тебя двадцать лет назад.
– Значит, мы поступали одинаково. Я тоже старался жить так, чтобы оплатить все счета.
Сколько незаданных вопросов, сколько перемен за эти годы – так много и так мало.
– Я не могу ни о чем говорить. Мне нужно лишь смотреть на тебя, – это было самое главное мое ощущение сейчас.
Его, казалось, это и радовало и беспокоило. Он сгорбился, опустил подбородок, не отрывая от меня тревожного тяжелого взгляда.
– Почему бы тебе не сказать мне, что ты видишь?
А что я видела? Я видела мозаику, которую кто-то рассыпал, а я не могла собрать. Когда я смотрела на его лицо, то не помнила, во что он одет. Я переводила взгляд на мозолистые руки и забывала, какого цвета у него глаза. Вот тяжелые золотые часы на запястье. Вот серая рубашка, и рукава закатаны. Что еще? Все те же густые, темные, чуть длинноватые волосы и тень легкой щетины над верхней губой и на подбородке.
– Ты великолепен, – сказала я.
А сама-то, господи! Вдруг вспомнив о бледной, покрытой шрамами ноге, я плотнее закуталась в одеяло. Он снова посмотрел мне в глаза.
– А ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни, – сказал он спокойно. – Не будем больше об этом.
Когда мужчина говорит так, то дело даже не в словах, а в музыке, глубине голоса. Я внимательно его рассматривала. Все – каждое маленькое открытие – было подобно воде, падающей на пересохшую землю. Нужно было время, чтобы она впиталась в почву, увлажнила ее, и тогда все пойдет в рост и будет цвести. Это уж непреложно. Закон природы.
– Я все время боялась, – медленно сказала я, – что в один прекрасный день встречу тебя где-нибудь. Я подойду к тебе, окликну по имени, а ты посмотришь на меня и не вспомнишь, кто я такая. Мне придется сбивчиво объяснить. А ты будешь вежливо сдержан, может быть, даже холоден, потому что меньше всего
