упрятать по крайней мере трех таких старичков.
— Что ты, дедушка! Только из армии. Иду цех проведать.
Шорников шагал мимо старых корпусов и внимательно всматривался в них. Он был доволен, что корпуса остались такими, какими он привык их вспоминать на фронте.
Когда на его пути вставали новые здания, видоизменившие заводской пейзаж, тоже радовался. Он и не подозревал об их существовании.
Всюду новые здания, конторки, будки. По-новому, еще гуще и еще причудливее, переплетаются газопроводы и воздухопроводы. На снегу чернеют новые пути. Коренастые паровозы тащат вперед-назад горячие ковши на лафетах, то пустые, то с чугуном и шлаком.
Шорников усмехнулся. Однажды он хвалился на батарее: «Вот только подведите меня к домне, завяжите глаза — по всему цеху пройду, нигде не споткнусь». Хорош он был бы сейчас с завязанными глазами!
Сменный инженер, чью фамилию Шорников позабыл, первым узнал его и повел показывать цех. К ним присоединились по дороге обер-мастер Бурмин и Черноус.
На заводе за эти годы научились использовать колошниковую пыль, вдувая ее обратно в печь, и сменный инженер объяснил, как это делается.
Каждый раз, когда Шорников при виде новшества удивлялся, Черноус хлопал его по спине, смеялся так, что тряслись плечи, и самодовольно говорил:
— А ты думал!
Начальник цеха Иван Иванович, завидев демобилизованного горнового, сам поспешил к нему навстречу:
— Здорово, Николай Романович, здорово, дорогой! Отвоевался? Поздравляю!
Шорникову польстило, что начальник цеха запомнил его имя-отчество и так приветливо встретил. Но почему не приглашает на работу? Правда, Шорников и не собирался сразу надевать спецовку, но все- таки…
Начальник цеха, как тот старичок из проходной, тоже за эти годы мало изменился. Так же нетороплив в движениях и словах, тот же голос с хрипотцой и клекотом, будто Иван Иванович сейчас раскашляется, та же трубка, которую, казалось, он так ни разу и не вынул изо рта за все эти годы.
— А ты небось разучился и ломик в руках держать? — спросил Иван Иванович, посмеиваясь. — Чугун-то от шлака отличить сумеешь?
— Как-нибудь…
Шорников насупился.
Иван Иванович обнял его за плечи и сказал:
— Шутки шучу, Николай Романович, шутки! Я твою руку помню. Горновой ты был стоящий.
Ивана Ивановича срочно вызвали на площадку пятой печи, и разговор оборвался на полуслове.
«Почему же «был?» — опять удивился Шорников.
Все еще несколько обиженный, он попросил у кого-то синее стеклышко и прошел в поддоменник третьей печи.
Он смотрел в глазок фурмы прищурившись, как в прицел. В белом неистовстве плескался и бурлил чугун.
Вокруг Шорникова сновали озабоченные люди в опаленных, куртках, в войлочных шляпах. Лица у них были закопчены, как в бою у номеров орудийного расчета, и между людьми царило то же безмолвное согласие.
На пятой печи — обычная сутолока, предшествующая пуску. Огнеупорщики, монтажники уступали место доменщикам, как в свое время им уступили место арматурщики и плотники, сами сменившие землекопов.
Внутри домны горел электрический свет, каменщики доделывали лещадь — огнеупорный паркет печи. Придирчивые приемщики совали линейки в межкирпичные швы, пробуя, нет ли зазора. Но кирпичи были плотно пригнаны один к другому: значит, чугун не разъест кладки, не вырвется прочь из доменного плена.
Стебельков издали закричал Шорникову:
— А ты чего здесь околачиваешься? Охота тебе коптиться! Сидел бы дома у самовара. Чудак человек!
Шорников ничего не ответил. Он заметил затылок Черноуса и его шляпу. Тот с трудом протиснул свое грузное тело через амбразуру и, отдышавшись, сказал:
— Все в аккурате. Два дня осталось. Приходи, Николай Романович, на праздник.
— А как с народом?
— Горнового второй руки надежного нет. На Баховчука не надеюсь, может стушеваться. А что?
— Просто так, Осип Петрович, интересуюсь.
— Ну-ну…
Черноус бросил недокуренную самокрутку и нагнулся, чтобы протиснуться обратно в амбразуру, но Шорников ухватил его за локоть.
— Послушай, Осип Петрович, может, пособить тебе нужно? Все-таки первая плавка. Момент ответственный. Иван Иванович мою руку знает.
— Ну что же, — сказал Черноус, в раздумье пощипывая верхнюю губу. — Стань на первую плавку. Баховчук походит в подручных. Один день покоптишься, попотеешь. Не первый раз нам с тобой за один лом держаться.
— Я и то думаю, Осип Петрович. Первую плавку приму, а там и без меня обойдетесь…
Назавтра Шорников проснулся озабоченный. За синей изморозью окна вставало раннее утро. Дети еще не садились завтракать перед школой, а Николая Романовича не оставляло ощущение, что он проспал.
Он подошел к окну и долго смотрел на морозное кружево, за которым лежал невидимый завод.
От Елены Тихоновны не ускользнуло, что муж озабочен. За чаем, будто бы невзначай, она спросила:
— А когда же к старикам? Хорошо бы завтра. Все-таки воскресенье, дед дома будет. Глашу с собой возьмем. Уроки она сегодня приготовит.
— Завтра, Тихоновна, недосуг. Хочу на завод пройти.
— Повадился на этот завод ходить. Вчера Вера Ивановна три раза приходила, так и не застала. Дети как следует отца не разглядели.
— Пятый номер задувать будут, сама понимаешь. В старое время домну сторублевкой-«катенькой» на счастье разжигали. Судьбу хотели задобрить. Огромное дело! Только на плавке побуду и вернусь. По гостям успею наездиться. Целый месяц впереди, еще погуляю. Нема дурных! До войны три года без отпуска пропотел.
Шорников встал из-за стола.
— Пора мне, Иван Иванович приглашал.
Елена Тихоновна сказала примирительно:
— Хоть поешь досыта. Знаю, как в гости к Ивану Ивановичу ходить. Небось синее стеклышко уже достал из комода?
— Достал, — признался Шорников.
«Интересно все-таки, — весело подумал он, — подсмотрела хозяйка, как я стеклышко искал, или догадалась?»
Черноус приготовил Шорникову и пропуск на завод, и чью-то спецодежду.
Увидев Шорникова в доменных доспехах, Иван Иванович совсем не удивился — то ли по занятости, то ли не нашел в этом ничего достойного удивления.
Брезентовая куртка с чужого плеча, в рыжих подпалинах и ожогах, за поясом асбестовые рукавицы, на ногах валенки с обугленным ворсом. Обгоревшая войлочная шляпа с синими очками, укрепленными наподобие козырька, еще хранящая запах чужого пота.
На пятой печи шли последние приготовления к пуску. Рабочие подавали в фурменные отверстия ведра с углем. Черные руки тянулись за ведрами из горна. Электрическая лампочка внутри печи тускло светила в
