Земландском полуострове уже находится в мешке.
На эту тему во фронтовой газете «Красноармейская правда» напечатаны стихи М. Слободского «Надежная работа». Тальянов достал газету и прочел:
— Когда-то мне советовали поступить на курсы кройки и шитья. Отказалась. А на фронте стала портнихой!
— А что? В этом мешке и твоих несколько стежков есть.
5
Им оказывали приют и трансформаторная будка, и отсек в немецком бомбоубежище, и закуток в окопе, и комната в бельэтаже уцелевшего дома, и даже кабина разбитого немецкого бомбардировщика.
Редкостное зрелище представлял собой пригородный кенигсбергский аэродром, тесно заставленный трехмоторными самолетами «Юнкерс-52». Колеса их — в человеческий рост. Самолеты стояли с осени, они замаскированы рыжими елями, давно растерявшими хвою. Только один «юнкере» был разбит снарядом, остальные три десятка целы. В самолетах разместились батальонные тылы. Кое-где в кабинах установили железные печки, а трубы вывели в иллюминаторы. Повара, старшины, ездовые спали в откидных креслах или на скамейках вдоль бортов, а лошадей своих, сани, повозки укрывали под крыльями «юнкерсов». Один из самолетов Аким Акимович занял под свой медпункт, и Незабудка с Тальяновым прожили несколько дней в кабине для летчика и штурмана.
Однажды все они, обитатели «юнкерсов», выбежали, взбудораженные появлением в небе горящего «яка». Летчик выбросился на парашюте, скорее всего он был подбит над Кенигсбергом. Парашют опускался быстрее, чем положено, за ним тянулся дымок.
Летчика снесло в сторону от аэродрома, за фольварк. Незабудка побежала в том направлении садами и огородами. Бежать было трудно, мешала санитарная сумка на боку, но Незабудка все-таки бежала во весь дух, не спуская глаз с дымного облачка в небе. Она перелезала через проволочные ограды и каменные заборы, форсировала канавы с талой водой, продиралась сквозь ягодники и фруктовые деревья с номерками на проволочке.
Следом за ней из обитаемого «юнкерса» сбежал по лесенке Аким Акимович. Но куда ему в преклонные годы поспеть за такой быстроногой! Аким Акимович замешкался, затоптался у первой же высокой изгороди. Только потерял время и заспешил оттуда в обход, по дороге, мимо желтой бензиновой колонки.
Незабудка примчалась на помощь первой.
Летчик был в беспамятстве.
Дымилась меховая куртка, тлели шлем и унты, на комбинезоне плясали язычки пламени, едва видимые в сиянии яркого весеннего утра.
Та часть лица, которую не закрывали шлем и очки, была сильно обожжена.
Незабудка сорвала очки, шлем с ларингофоном, торопливо расстегнула обугленный меховой воротник. Но снять горящий комбинезон оказалось не просто: запуталась в лямках и стропах парашюта. Она решительно перерезала их кинжалом, сняла пояс с кобурой и большим летчицким планшетом, раздернула молнии на комбинезоне, расстегнула пуговицы, крючки, пыталась стянуть тлеющие унты.
Сейчас каждое мгновенье дорого, но как медленно она все делает! Тлеет вата, дымится ткань, слышится запах горелого мяса.
Незабудка по свойству характера заторопилась всю вину взвалить на себя. Она проклинала себя, неуклюжую, криворукую, хотя на самом деле действовала весьма расторопно.
Она расстегивала, снимала, сдирала горящую одежду, выдирала клочья горящей ваты, меха, обжигая при этом руки, исступленно рвала трескучий шелк, срывала белье — до чего же крепкая эта бязь! Но сама еще не чувствовала боли.
— Сестренка… — прошептал летчик, очнувшись.
Она вытерла сажу с его лба и принялась осторожно смазывать мазью обожженный подбородок, нос и скулы, а потом забинтовала все лицо. Остались три щелочки — глаза и рот.
Летчик широко раскрыл рот, словно ему не хватало воздуха, — так было легче удержать стоны.
Но вот к месту приземления прибежали доброхоты. Незабудка распорядилась обрезать все стропы парашюта и завернуть полуголого летчика в шелк, да поплотнее. А то и простыть недолго, день ветреный, недаром парашют так сильно снесло в сторону.
Бойцы понесли летчика, запеленатого в парашют, команду над ними принял Аким Акимович.
А Незабудка шла следом, держа перед собой обожженные руки, с перекошенным от боли лицом, удерживаясь от стонов, — она тоже широко раскрывала рот, как это делал летчик.
Надо бы ей поосторожнее обращаться с огнем, но до осторожности ли было — огонь жег живое тело, пусть даже бесчувственное!
Позже она несколько часов не отходила от спасенного ею летчика, или, как он сам выразился, «от потушенного». Он лежал, по-прежнему закутанный в парашют, на пружинном матраце, поставленном прямо на снег, а сверху его укрыли трофейными одеялами и тулупом. Она сидела возле летчика на снарядном ящике. Руки забинтованы — она не удержала бы сейчас фляжку. Пальцы ослабли.
Она старалась не морщиться от боли, а тем более не стонать, не охать, хотя руки болели нестерпимо. Аким Акимович смазал руки мазью от ожогов и перебинтовал; она увидела, что с пальцев сошла кожа.
Чтобы самой забыть о боли и развлечь «потушенного», она принялась напевать популярную среди летчиков песню на мотив шахтерской «Прощай, Маруся ламповая».
Летчик всю песню прослушал молча, недвижимо, но потом зашевелился под одеялом И тяжело вздохнул.
— Повезет, однако, тому, кто найдет себе такую невесту, — сказал летчик, и его глаза — смотровые щели — заблестели.
— Это еще как сказать, — фыркнула Незабудка. — Во-первых, вы не знаете про особый характер невесты. А во-вторых, есть еще причина, по которой меня нельзя считать хорошей невестой.
— Какая же причина?
