Уилбур Смит
И грянул гром
Посвящается моим детям — Шаун, Лауренс и Кристиан Лаури
Глава 1
За четыре года путешествий по дикому бездорожью фургоны сильно разболтались. Не раз сломанную спицу в колесе заменяли первой попавшейся под руку веткой; навесы были залатаны до такой степени, что от первоначального покрытия остались лишь небольшие куски ткани; число быков в упряжи сократилось с восемнадцати до десяти — хищники и болезни не пощадили их. Но этот маленький измотанный караван вез бивни пятисот слонов — десять тонн слоновой кости, добытые ружьем Сина Коуртни, который собирался превратить свой груз в пятнадцать тысяч золотых соверенов, как только доберется до Претории.
Син снова стал богат. Его одежда — грязная, мешковатая — была грубо залатана, ботинки из толстой буйволиной кожи износились, окладистая борода скрывала половину лица, а грива вьющихся черных волос была бы еще длиннее, если бы недавно ее не обкорнали тупыми ножницами по воротнику. Но какое это имело значение, если он владел слоновой костью и золотом, хранящимся в банке в Претории.
Сидя верхом на лошади, он наблюдал за медленно тянущимися по дороге фургонами. «Пора бы купить ферму», — с удовлетворением думал он. Уже тридцать семь, не юноша, и действительно ферма нужна. Он уже присмотрел одну и точно знал, что будет строить свой дом неподалеку от вершины холма, чтобы по вечерам, сидя на широких ступеньках, любоваться гладью Тугелы в голубой дали.
— Завтра рано утром мы будем в Претории. — Раздавшийся сзади голос прервал его мечтания.
Син повернулся в седле и посмотрел на зулуса, сидящего на корточках рядом с его лошадью.
— Это была хорошая охота, Мбеджан.
— Да, хозяин. Мы убили много слонов. — Мбеджан кивнул.
Син вдруг вспомнил, что совсем недавно впервые заметил у себя в волосах серебряные пряди. Что ж, уже немолод.
— И сделали много переходов, — продолжил Син, и Мбеджан снова склонил голову в молчаливом согласии. — Человек устает от переездов в фургонах, — вслух размышлял Син. — Настает время, когда он мечтает поспать хотя бы две ночи на одном месте.
— И послушать пение женщин, работающих в поле, — подхватил Мбеджан, — и посмотреть, как скот, погоняемый сыновьями, заходит в сумерках в крааль.
— Это время настало для нас обоих, мой друг. Мы возвращаемся домой в Ледибург.
Когда Мбеджан встал, грубая сыромятная одежда на нем топорщилась в разные стороны, под черной атласной кожей, играли мускулы. Он поднял голову, его лицо осветила белозубая, обаятельная улыбка. Син невольно улыбнулся в ответ. Они оба ухмылялись, как мальчишки, которым сошла с рук шалость.
— Если мы поторопимся, то сможем добраться до Претории к вечеру, хозяин.
— Попробуем, — поддержал его Син и пустил лошадь вскачь, чтобы перехватить караван.
Повозки медленно тащились в рассеянном унылом свете африканского утра. Неожиданно поднялась суматоха, залаяли собаки, слуги закричали что-то вслед всаднику, который мчался мимо них к головному фургону каравана. Пригнувшись в седле, он «пришпоривал» лошадь пятками. Его шляпа, державшаяся на кожаном ремне, болталась на шее, черные волосы развевались.
— Этот детеныш кричит громче, чем лев, от которого он произошел, — проворчал Мбеджан, но в его взгляде читалась гордость. Он внимательно наблюдал за приближающимся к фургону всадником, который остановил коня на полном скаку, подняв его на дыбы.
— А еще он рвет губы любой лошади, на которой ездит. — Син говорил таким же строгим голосом, как и Мбеджан, он внимательно наблюдал за сыном, отцепившим коричневую тушку газели от передней луки седла и бросившим ее прямо на дорогу.
Двое гуртовщиков поспешно подняли добычу, а Дирк Коуртни, ударив пятками лошадь, поскакал вниз, туда, где его поджидали Син и Мбеджан.
— Всего одна? — Син с усмешкой смотрел на Дирка.
— Нет. Их три — с трех выстрелов. Оруженосцы несут остальных. — Ничуть не тяготясь тем, что в свои девять лет он должен снабжать мясом всех приближенных отца, Дирк удобно устроился в седле. Он был очень похож на Сина.
Слегка нахмурившись, дабы скрыть любовь и гордость, Син исподтишка изучал лицо сына. Ясные глаза и нежная кожа, как у девочки. Солнце золотило копну темных волос. Широко посаженные, изумрудного цвета глаза оттеняли черные длинные ресницы. Мать-природа была щедра к мальчику. Но, взглянув на большой рот с широкими и мягкими губами, Син дернулся, словно от приступа боли. Из-за излишней припухлости казалось, что мальчик все время дуется или хнычет.
— Сегодняшний переход займет весь день, Дирк. Никому не отлучатся, пока не доедем до Претории. Скачи назад и передай это гуртовщикам.
— Пошли Мбеджана. Он ничего не делает.
— Я велел ехать тебе.
— Но, папа! На сегодня я сделал уже достаточно.
— Скачи, черт тебя побери! — заорал Син, не сдерживаясь.
— Но я же только что вернулся! Это нечестно… — начал было Дирк.
— Каждый раз, когда я о чем-либо прошу тебя, у меня есть на это веские основания. А теперь отправляйся!
Они посмотрели друг другу в глаза, Син — свирепо, Дирк — обижено, угрюмо. Син с ужасом узнал это выражение. Подобные столкновения стали повторятся все чаще. Неужели все кончится так же, как в последний раз? Или он должен признать поражение и снова использовать плеть? Недели две назад Син сделал Дирку замечание по уходу за лошадью. Мальчик угрюмо стоял и слушал, потом скрылся между фургонами. Син спокойно болтал с Мбеджаном, когда в лагере раздался крик. Что могло случиться? Син бросился на крик.
В центре лагеря стоял Дирк. Лицо пылало от гнева, а у его ног распростерлось тельце щенка, еще не отнятого от суки, оно содрогалось под ударами Дирка.
В ярости Син избил Дирка первой попавшей под руку веревкой, а не тонким кнутом из кожи гиппопотама. Потом он приказал сыну убираться в жилой фургон.
Позже он послал за ним и потребовал, чтобы Дирк извинился. Мальчик, без единой слезинки, сжав губы, отказался.
Син снова избил его веревкой, но на этот раз расчетливо, хладнокровно. Дирк не сдался.
Наконец, в отчаянии, Син взял кнут. Целых десять ударов, каждый из которых оставлял ужасный след на его ягодицах, Дирк вытерпел молча. Он так и не извинился. Син почувствовал спазм в желудке, пот заливал глаза, но кнут продолжал методично подниматься и опускаться. Рот заполнился мерзкой слюной, он был полон ненависти к самому себе.
Когда наконец Дирк закричал, Син уронил кнут и, отшатнувшись, прислонился к стенке фургона. Он с трудом ловил ртом воздух, борясь с тошнотой, противный кислый привкус которой уже подступал к самому горлу.
Дирк уже не кричал, а выл. Син поднял его и крепко прижал к себе.
— Прости, па! Прости! Я никогда не буду так делать, я обещаю. Я люблю тебя, люблю больше всех, и никогда больше не буду так поступать. — Дирк ревел, и они обнимали друг друга.
Несколько дней после этого никто из слуг не улыбался Сину и не разговаривал с ним, за исключением тех случаев, когда надо было что-то уточнить или получить приказ. И все они, включая Мбеджана, который никогда не крал, не мошенничал и не лгал, могли поручиться, что Дирк Коуртни все равно добьется своего. Они возненавидели бы всякого, кто стал это отрицать. Даже Сина.
Это произошло две недели назад. «А теперь, — думал Син, глядя на капризный рот, — это все повторится?»
Неожиданно мальчик улыбнулся. Такие смены настроения всегда сбивали Сина с толку, и вдобавок, когда Дирк улыбался, его рот принимал правильные очертания, что делало его неотразимым.
— Я поеду, папа. — Весело, будто вызвавшись добровольно, он пришпорил лошадь и рысью помчался обратно к фургонам.
