О-хва, к ногам которого была привязана другая пара копыт, повел ее прочь от кряжа, ступая так, что создавалось впечатление, будто зебра повернула со скалистой поверхности и ушла к лесу.
Удалившись примерно на милю, он укрыл девушку под колючим кустарником, а сам привязал копыта к ногам другой стороной и отправился за Х-ани. Они возвращались обратно по тем же следам, а когда добрались до укрытия Сантен, выбросили копыта и понеслись на восток.
О-хва заставил своих спутниц идти всю ночь, а на рассвете, пока измученные женщины спали, еще долго кружил вдоль дороги, по которой они бежали, проверяя, поверили их преследователи в его уловку с копытами или нет. И хотя он не нашел ни единого признака того, что преследование продолжается, еще целых три дня и три ночи они совершали марш-бросок и не разводили костра, соблюдая все предосторожности по наведению ложного следа.
Только на третий день вечером охотник почувствовал себя достаточно уверенно.
— Мы можем развести огонь, — сказал он. И возле жарких, дрожавших языков пламени начал свой танец. Танцевал в полном самозабвении, восхваляя в пении всех духов, помогавших им, включая духов Богомола и Канны, ибо, как старик очень серьезно объяснил Сантен, было не совсем ясно, кто помогал им в побеге, кто направлял дуновение ветра так, что он доносил предупредительные запахи, кто удобно положил тушу зебры.
— Поэтому необходимо возблагодарить их всех.
И он танцевал, пока не спряталась луна, а утром спал, пока не взошло солнце. После чего они возобновили свой неторопливый марш и уже днем сделали ранний привал, когда О-хва заметил целое семейство весенних зайцев. — Сейчас последний раз, когда мы можем поохотиться, духи настаивают на этом. Потому что никому из племени Санов нельзя убивать ни одно живое существо в пяти днях жизни от Места Вечной Жизни, — объяснял он Сантен, выбирая длинные гибкие стебли ползучего кустарника, очищая их и сплетая вместе до тех пор, пока не получилась гибкая и прочная удочка почти в тридцать футов длиной. На последней секции оставил также и боковую веточку, которая росла под острым углом к черенку и походила на грубый рыболовный крючок. О-хва заточил ее и обжег на костре. А потом долго и тщательно осматривал заячьи норы, пока не выбрал ту, которая вполне подходила для задуманного им плана.
Обе женщины встали на колени возле него, а старик просунул заточенный конец удочки в отверстие норы и, подобно трубочисту, стал осторожно толкать ее вглубь, ловко минуя подземные изгибы и повороты, пока удочка чуть не целиком ушла в землю.
Вдруг она сильно дернулась у него в руках, и в тот же миг О-хва рванул, что есть силы, словно рыбак, почувствовавший, как его тащит крупная рыбина.
— Он пинает по удочке, пытаясь ударить ее задними лапами, — хмыкнул О-хва, проталкивая свое орудие еще глубже.
На этот раз, когда он дернул снова, удочка будто ожила в его руках и стала рваться из крепких ладоней.
— Я зацепил его! — О-хва надавил на удилище всем своим весом, проталкивая острый деревянный крюк в плоть животного как можно глубже.
— Ройте! Х-ани, Нэм Чайлд, ройте быстрее!
Обе женщины, вооружившись шестами-палками, начали быстро раскапывать мягкую, рыхлую землю. Приглушенные крики пойманного на крюк зайца делались все громче, когда они приближались к концу длинного багра. Наконец старик, запыхавшись, вытащил покрытое мехом существо из земли. Заяц был размером с крупную, кошку и в диком возбуждении подпрыгивал на конце гибкой удочки, опираясь на свои сильные задние ноги. Х-ани с размаху огрела животное палкой по голове.
До наступления ночи поймали еще пару зайцев и отблагодарили их духов, а потом устроили пир, поедая мягкое, сочное, нежное, поджаренное мясо, которое они не будут есть теперь очень долго.
Поутру, перед началом последнего этапа путешествия, в лицо опять задул резкий горячий ветер.
Хотя теперь охота для О-хва превратилась в табу, растения пустыни Калахари, росшие как на земле, так и под землей, поражали редким для этих мест богатством и изобилием. Попадались цветы и зеленые листья, которые можно было есть в качестве вкусных салатов, а также корешки, клубни, фрукты и богатые белками орехи. Водоемы были полны водой. Все это превращало переход в приятную и радостную прогулку. Правда, их донимал ветер, беспрестанно дувший навстречу, горячий и колючий из-за поднявшегося в воздух песка, вынуждавший наклоняться вперед и прятать лицо под кожаным покрывалом.
Смешанные стада красавиц-зебр и неуклюжих голубых антилоп-гну с растрепанными гривами и худыми ногами бродили по широким котловинам и некогда поросшим травой полянам, которые ветер превратил в знойные пустоши. Он сдувал мельчайшую пыль с поверхности котловин, столбами поднимая ее в небо. Словно туман повисал в воздухе, отчего само солнце превращалось в тусклый оранжевый шар, а горизонт надвигался сразу со всех сторон.
Пыль забивалась в ноздри и скрипела на зубах, скапливалась в уголках глаз и высушила кожу до такой степени, что Х-ани и Сантен пришлось жарить и толочь ядрышки из косточек дикой сливы, дабы извлечь каплю масла и смазать себе кожу и подошвы ног.
Тем не менее с каждым минувшим днем оба старика становились как будто сильнее, бодрее и активнее. Казалось, что изматывающий ветер угнетает их все меньше и меньше. В поступи появилась даже некая резвость, и они оживленно болтали на бегу, пока Сантен тащилась далеко позади, почти так, как это было в начале их встречи.
На пятые сутки после ухода с кряжа она добралась до привала, устроенного бушменами на краю новой котловины, шатаясь от усталости. Повалилась на голую землю столь измученная жарой и пылью, что не в состоянии была собрать травы и сделать постель.
Когда Х-ани поднесла ей еды, с раздражением отшвырнула ее.
— Я не хочу есть. Я ничего не хочу. Я ненавижу эту землю, ненавижу эту жару и ненавижу эту пыль.
— Скоро, — успокаивающим голосом тихо сказала Х-ани, — очень скоро мы достигнем Места Вечной Жизни, и там родится твой ребенок.
Но Сантен откатилась от нее в сторону.
— Оставь меня, просто оставь меня в покое.
Она пробудилась от криков стариков и с трудом поднялась, чувствуя себя невероятно разбухшей, грязной и совсем не отдохнувшей, хотя спала очень долго. Солнце уже выглядывало из-за верхушек деревьев на дальнем конце котловины. Ветер ночью перестал, почти вся пыль осела, а ее остатки не могли скрыть калейдоскопа ярких красок, преобразивших все вокруг.
— Нэм Чайлд, ты видишь! — позвала ее Х-ани и застрекотала вроде рождественского сверчка, охваченная волнением. Сантен тихонько выпрямилась, не сводя глаз с раскинувшегося перед ней пейзажа, затуманенного облаками пыли еще вчера вечером.
По другую сторону котловины, среди пустыни, внезапно, как спина кита в океане, круто вздымалась к небу высоченная гора с ровной, словно обточенной по бокам, симметричной вершиной. Поблескивая в свете зари всеми оттенками красного и золотистого цветов, она была странным образом похожа на обезглавленного монстра. Некоторые участки горной вершины были голыми и лысыми, сплошь гладкие красные скалы и утесы, в то время как в других местах склоны густо заросли лесом; деревья там были гораздо выше и крепче, чем те, что росли на равнине. Вся гора была залита неясным красноватым светом и окутана тем волшебным покоем, что опускается на африканскую пустыню в недолгие часы рассвета.
Пока Сантен смотрела вдаль, боясь шелохнуться, все ее несчастья и печали вмиг куда-то отступили.
— «Место Вечной Жизни»! — Произнеся эти слова вслух, Х-ани вдруг сразу затихла и перешла на шепот: — Ради этой картины мы прошли весь наш долгий путь, чтобы взглянуть на нее в последний раз.
О-хва тоже замолчал, согласно покачивая головой.
— Здесь наверняка мы успокоимся и соединимся с духами наших сородичей.
Подобные чувства глубокого религиозного потрясения Сантен испытала лишь однажды, когда впервые переступила порог собора в Аррасе, ухватившись за отцовскую руку и глядя на поблескивавшие, как драгоценные камни, раскрашенные цветные стекла в глубине высоченных мрачных крыш. Она знала, что находится в святом месте, и, тихонько преклонив колени, сцепила руки на груди.
