— Нашел на что обижаться, — рассмеялся Погодаев. — В Сибири в старину так называли кострового, помощника кашевара. Отсюда и прозвище вольного казака Василия Тимофеевича пошло на все времена — Ермак...
Наконец Погодаев снял последнюю пробу и торжественно объявил:
— Уха готова!
Маркаров не удержался и закричал тоном зазывалы:
— Ресторан «Таежные дали»! Открыта предварительная запись на столики!
С жадностью хлебали наваристую уху, Садырин даже обжег себе рот. Нахваливали повара.
— Сытный обед переваривается легче, чем скудный, — сказал Маркаров.
«Расстроилась, глядя на рыбу, умирающую в муках, — подумала Нонна, — а уху уписываю за обе щеки, догоняю Садырина. Значит, была неправдива сама с собой...»
После того как показалось дно котелка, чаяния всех четверых связались с закопченным чайником, который все закипал и не торопился закипеть.
Снова распоряжался Погодаев и по-знахарски колдовал, заваривая чай. Мало того, что он заранее приготовил смесь из краснодарского, цейлонского и индийского чая. Он еще нашел на острове черную смородину, ее самые молодые листочки, выкопал и отмыл от земли корень шиповника и, не очищая от кожуры, тоже бросил в чайник, когда снял его с таганка и вода перестала кипеть.
— Вот это букет! — Нонна понюхала чай и отхлебнула осторожно глоток. — Большое мерсибо. И дымком пахнет!
Не аромат чая сам по себе, не дымок от костра сам по себе, а их чудесное слияние вызвало восторг Нонны. И в поварском деле все начинается с «чуть-чуть». Кинуть в уху щепотку перца — тоже нужен талант.
Можно прилежно, во всех нафталинных традициях и прошловековых стандартах разучить роль Ларисы из «Бесприданницы». Но если роль не сдобрить волшебной щепоткой перца, как это сумела Катунина, если зритель не почует, как сладок и приятен дымок, когда ты сидишь у костра рядом с любимым, — значит, у тебя не талант, а так, талантишко, и ты пытаешься бижутерию выдать за драгоценности.
Она сидела на мшистом пне и, услышав кукушку, стала считать. Журчанье воды у камней приглушало позывные, и она боялась сбиться со счета. В этом куковании ей слышалась тоска матери-одиночки, растерявшей в тайге своих птенцов.
С грустью подумала она о своей Дунечке, которая с детским садом выехала на подмосковную дачу и которую бабушка обещала проведывать в родительский день.
«А сама я не похожа на кукушку? Подбросила бабушке внучку и улетела так далеко...»
Пытаясь вызвать сочувствие к кукующей матери, Нонна пожалела ее вслух.
Погодаев расхохотался. Да этим назойливым «ку-ку» самец приглашает на свидание самку! А она в ответ издает крики, похожие на приглушенный смех, резко обрывающийся.
Собирались в обратный путь. Погодаев укладывал выловленную рыбу в котелок, надраенный песком. Котелок не вместил всего улова, и он покидал хариусов в котомку. Нонна еще раньше пообещала зажарить рыбу к ужину, хватит на всю компанию.
— Что и говорить, кукушка — мамаша неважнецкая, — Погодаев завязал погрузневшую котомку.
— Кукушку вспоминают, лишь когда заводят речь о легкомысленной, безответственной матери, — сказал Мартирос, передавая Погодаеву котелок.
Нонна взглянула на него, и он понял — брякнул невпопад.
— Мне не жалко кукушку-мать, а жалко ее птенцов, — Нонна вновь прислушалась. — Они растут чужаками, круглыми сиротами.
Погодаев снова расхохотался:
— Да вы бы посмотрели на кукушонка в чужом гнезде! Кукушка подбросит яйцо каким-нибудь мухоловкам или трясогузкам. Кукушонок этот, как только оперится и ему станет тесно в гнезде, может выкинуть и яйца, и других птенцов заклевать, и родителей затолкает, станет еду у них из клюва выхватывать. Он маленький на ястреба похож, а его приемные папа с мамой, подлетая к гнезду, мертвеют от страха.
— Кукушки летят в жаркие страны, и все бездетные, — засмеялся Садырин. — Холостая компания!
— Да нет у них никакой компании, — поправил его Погодаев, заткнув топор за пояс. — Улетают в одиночку. И кукушата подрастут, улетят тоже в одиночку, родителей своих так никогда и не увидев.
Нонна поднялась с пня, растерянно вслушиваясь в птичий грай. Кукушка молчала, а в ушах Нонны продолжало звучать «ку-ку», «ку-ку»...
46
По тому, как слушали ансамбль «Кононова — Чернега», и по тому, сколько об этом потом говорили, было очевидно, что художественная часть новоселья очень понравилась. Вот бы ансамбль дал для монтажников концерт!
Нонна охотно откликнулась на просьбу, она и Чернега несколько раз уходили в тайгу, репетировали, и в ближайшую пятницу все народонаселение Останкина собралось после работы на котлопункте.
— Начинаем концерт из телестудии в Останкине, — дикторским голосом объявил Шестаков. — Стихи Сергея Есенина и песни на его слова. Попросим!
Нонна долго настраивала гитару, не ладилось с басовой струной, никак не могла взять замысловатый аккорд, сидела склонившись, вслушиваясь, подвинчивая колки. Какой-нибудь первослушатель мог подумать, что только тренькать она и умеет.
Маркаров смотрел на ее пальцы, охватившие гриф, длинные тонкие пальцы.
Она держала в руках томик стихов, но читала на память; чтение перемежала песнями «Клен», «Ты меня не любишь, не жалеешь», под баян Чернеги «Отговорила роща золотая». Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник, пройдет, зайдет и вновь оставит дом. При словах «и журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком» Нонна подняла голову и всмотрелась в предвечернее небо, будто увидела там журавлиный клин.
Каждый в мире странник, ну а если еще и профессия у него кочевая, то он — странник вдвойне, зайдет и вновь оставит Лунный терем...
Садырин вел себя сдержанно, слушал с удовольствием и, только когда прозвучало «задрав штаны, бежать за комсомолом», не выдержал и заржал «во дает!» — но тут же прикрыл рот рукой. Впрочем, шумное оживление в связи со штанами поэта было всеобщим.
Несколько песен исполнили на бис. Михеич попросил повторить песню, где кто-то проскакал на розовом коне.
Чернега вставал и раскланивался величественно, становясь при этом на цыпочки. Нонна кланялась скромно, и Маркарову было приятно, что скромность — не показная, не разученная.
После концерта не расходились, зашел разговор о Есенине. Погодаев выразил сердитое недоумение — почему в русских городах нет улиц, названных его именем? Шестаков возразил, где-то в Москве недавно появился Есенинский бульвар. Но эта справка Погодаева не устроила — почему только недавно? А в Ленинграде нет мемориальной доски на доме, где Есенин умер, — вспомнил Михеич. Там была гостиница «Англетер» — теперь «Ленинградская».
— Почему Есенина не похоронили на Новодевичьем кладбище, там покоятся все крупные советские писатели? — удивлялся Погодаев. — А похоронили особняком на Ваганьковском?
— Рядом и матушка его покоится в старомодном ветхом шушуне, — сказал вертолетчик со шрамом на лбу, знакомый Нонны. — Здесь и я, привет тебе, привет!
— Пока приезжий разыщет в Москве это Ваганьковское кладбище... — вздохнул Погодаев.
— Полвека прошло после его самоубийства, — подытожил неожиданный разговор Маркаров. — Народ сам причислил Есенина к русским классикам...
Ранним утром, перед уходом на работу, Шестаков и Погодаев приколотили к Лунному терему белую свежеоструганную дощечку, на которой паяльной лампой аккуратненько выжгли:
