Напротив высился коричневый шестиэтажный дом. Окна закрыты ставнями, все с вечера спрятались от дневного зноя, которого сегодня не будет.
75
У Этьена основательно распухли запястья, и он старался как можно меньше двигать руками. А соседи его, уже опытные кандальники, умудрялись скованными руками зажигать спички, скручивать цигарки, чистить апельсины, бинтовать ноги, шнуровать обувь.
Противная все-таки штука эти наручники! Холодно — от железа еще холоднее, а когда жарко — железо вбирает в себя зной и не остывает до вечера. Разность температур железа и человеческого тела все время напоминает о кандалах. Наконец пришла очередь Этьена подняться по трапу.
Пароход, куда погрузили заключенных, переполнен. Этьен прочел название парохода на спасательном круге — «Санта-Лючия».
Седовласый коммунист — он уже бывал здесь — объяснил, что многие едут проведать ссыльных, провести с ними пасхальные дни. Гуманный и очень старинный обычай этот не решились отменить и при фашистском режиме: два раза в году родным разрешалось навещать ссыльных. Вот почему на пароходе столько женщин с детьми.
Над головами арестантов, на палубе, звучали гитары, мандолины, голоса певцов, слышался топот танцующих.
Аппетитные запахи проникали и сюда, в трюм.
Рядом с Этьеном ехали старые знакомые — четыре молодых дезертира и седовласый коммунист. Оказывается, пожилой синьор уже пробыл несколько лет в ссылке на острове Вентотене и едет туда во второй раз. Он явно хотел подбодрить Этьена — режим на острове не слишком строгий, иным ссыльным прежде разрешали жить не в общих казармах, а снимать комнаты. Если жили с семьями, то стражники запирали на ночь и семью. А к ссыльным повыше рангом приставляли специальных конвоиров.
Три раза в день труба сзывает на перекличку тех, кому разрешено ходить по острову.
Пароход дал гудок, машина за перегородкой уменьшила обороты, пристань близка, машинист замедлил ход.
Над головой протопали матросы, послышалась команда, машина застопорила, на палубе поднялась возня, суматоха. Кто-то истошно кричал кому-то на пристани, перебросили трап, вольные пассажиры сходили на берег.
На верху лесенки появился капрал. Не спускаясь в трюм, он стал вызывать заключенных по одному.
Этьен ждал вызова, но фамилия Кертнер так и не прозвучала.
Значит, его не высадят на Вентотене?
Он остался с уголовниками, которых везли дальше.
«Санта-Лючия» только что отошла от причала, и капрал разрешил подняться из трюма на опустевшую палубу.
Их осталось всего трое, пассажиров-невольников.
Этьен уже более уверенно вскарабкался наверх по крутой лесенке, которая ходила ходуном.
Перед Этьеном высился берег, сильно изрезанный бухтами и бухточками, естественными и искусственными гротами, выдолбленными в вулканическом туфе.
Пристань успела опустеть, пассажиры подымались по узким лестницам-улочкам — кто под конвоем, кто конвоируя, а кто сам по себе…
И тут сосед Этьена показал на скалистый остров, отдаленный от Вентотене проливом шириной километра в два.
Он глухо сказал:
— Санто-Стефано, остров дьявола.
Было что-то зловещее в торчащей из моря скале, на вершине которой белеет круглое трехэтажное здание «эргастоло», то есть каторжной тюрьмы. Или трагическая репутация острова освещает скалу таким мрачным светом?
В зрительной памяти возник замок на скалистом острове Иф, тот самый, в котором томился Дантес, он же граф Монте-Кристо. Но остров Санто-Стефано еще более уединенный, отторгнутый от жизни.
«Санта-Лючия» сбросила ход и задрейфовала метрах в двухстах от скалистого берега.
Он не сразу заметил, что к пароходу направляется лодка.
Лодку швыряло на рваной, неряшливой волне, но гребцы были неутомимы. Подойти вплотную к борту опасно.
Тот, кто сидел у руля, поймал конец, брошенный матросом «Санта-Лючии», чтобы лодку не относило назад. А чтобы лодка не ткнулась о пароход, на носу стоял гребец и, виртуозно балансируя, отталкивался от борта каждый раз, когда их могло сильно ударить.
Первым, когда лодку отделяло от борта не более метра, ловко спрыгнул капрал. Но он прыгал, балансируя руками, а Этьену и его спутникам придется прыгать в наручниках.
С последней веревочной ступеньки Этьен прыгнул так, чтобы угадать между двумя скамейками. Его швырнуло на дно лодки, как груз, и он повалился боком, не в силах опереться руками о скамейку.
Матрос с «Санта-Лючии» выбрал конец, трап подняли, прощальный гудок. Гребцы сели на весла.
Лодка неуместно нарядная, белее пены. Пожалуй, этой лодке больше подошел бы черный цвет, как лодке Харона, который перевозил души умерших.
Очень трудно пристать к скалистому берегу: он весь в белом кипении. Возвратная сила волны отталкивала лодку, отторгала ее от острова, будто хотела помешать высадке Этьена.
«А если бы вообще не удалось пришвартоваться к этому берегу? — мелькнула шальная мысль. — Куда бы меня дели?»
Но гребцы знали свое дело, рулевой учитывал направление ветра и причалил к камням, где волна теряла силу, потому что до того разбивалась о другие, соседние камни.
Так же неловко Этьен спрыгнул с носа лодки на камень, омываемый морем и, может быть, никогда не просыхающий. Со скованными руками он прыгал с одного камня на другой, пока не ступил на сухую почву.
Тропа петляла, лавировала, но куда бы Этьен ни сворачивал, порывистый ветер дул ему в лицо, заставляя вбирать голову в плечи и сильно щуриться.
Очень трудно подыматься на крутую гору, когда на руках наручники и страдаешь от сильной одышки.
Этьен постоял, пытаясь отдышаться, оглянулся назад. «Санта-Лючия» уже маячила в беспокойной дали и стала размером с белую лодку. Этьен торопливо посмотрел наверх. Белое трехэтажное здание тюрьмы так близко, что видны решетки на квадратных окнах. Прямая стена фасада возвышается метров на десять — двенадцать. Тропа подвела их к железной калитке под каменной аркой. На арке высечена надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
76
Круглые башни стерегут главный вход. Попасть в тюрьму можно, лишь пройдя через трое ворот.
