недавно присвоено офицерское звание «младший лейтенант». (Сержантами летчики выпускались из военных училищ перед войной.)
Наша истребительная дивизия несколько дней прикрывала Степной фронт, находившийся в резерве Ставки. Его войска подтягивались к району боевых действий. Десятого июля полк сел на фронтовой аэродром Солнцево и вместе с дивизией вошел в состав 2-й воздушной армии Воронежского фронта.
Теперь до противника было не более тридцати километров. Слышалось непрерывное гудение фронта. Бушующие волны черно-серой копоти доплескивались до аэродрома.
Для прикрытия перегруппировки своих сил и обеспечения боевых действий враг подбросил свежие авиационные части. Воздушная обстановка оказалась сложной и напряженной. Сразу же, как только мы сели на аэродром Солнцево, нам пришлось вступить в тяжелые бои. Полк за несколько дней понес большие потери. Неудачи объяснялись слабым знанием тактики противника и района боевых действий.
Командование, обеспокоенное нашими неудачами, прислало в каждую эскадрилью по инструктору- летчику, участнику боев на Курской дуге с первых дней битвы.
Мы сидели на росистой траве и слушали командира полка. Он представил нам капитана- инструктора.
— До особого указания он будет водить вас в бой, — твердо заявил майор Василяка. — Сейчас полетите на прикрытие наземных войск от удара бомбардировщиков противника.
Вспоминая боевых инструкторов-»испанцев» на Халхин-Голе, я с уважением смотрю на капитана. Конечно, того внутреннего благоговения, какое было там, в Монголии, я уже не испытывал. Тогда каждое слово инструктора брал на веру.
— Здесь не нужно смотреть на компас, — бравируя своей опытностью, безапелляционно сказал он. — Эта паршивая Курская аномалия все путает. Стрелка от нее крутится как белка в колесе. Главное — наземные ориентиры. Курс по железной дороге никогда не подведет…
«Опасные рассуждения», — подумал я. Архип Мелашенко тоже насторожился. Он стреляный воробей, на мякине его не проведешь, недаром у него два боевых ордена. Но остальные летчики внимательно слушали капитана.
— В бою нужно всем держаться кучно, — сказал в заключение инструктор. — Не отрываться друг от друга — и все будет в порядке. Дадим жару фрицам!
«Держаться кучно». Положение, может быть, и приемлемое для старых истребителей И-16 и «чаек», которые не имели достаточной скорости и поэтому вынуждены были в кучности, в локтевой близости товарищей искать силу и защиту. А для наших новых самолетов, пожалуй, уже устарело.
— Ну, все ясно? — спросил капитан голосом, в котором не было и тени начальнической интонации. В нем звучало только искреннее желание помочь нам. Такая неподдельная доброжелательность немного сгладила мое недоверие к нему.
Капитан — молодой паренек, окончил, вероятно, недавно школу летчиков и, очевидно, относится к той категории людей, которым море по колено. Из таких в большинстве своем выходят смелые летчики, но, как показывает опыт, многие из них быстро погибают. Для истребителя смелость в бою без трезвого расчета и хладнокровия так же опасна, как игра ребенка с огнем.
Капитан вей эскадрилью, к линии фронта по железной дороге на Белгород. Примерно на полпути от магистрали отходила ветка в сторону Старого Оскола, и он свернул на нее. Ошибается. Я предупредил по радио. Он что-то отрывисто буркнул. Пришлось напомнить еще раз. Никакого ответа.
Полагая, что капитан не услышал, я выскочил вперед и помахал крыльями, призлекая внимание. Ведущий продолжал полет, не меняя курса. Его упорство было уж совсем странным. Тогда я. дал по радио распоряжение:
— Всем следовать за мной! — Я был в полной уверенности, что если капитан, по радио и не понял меня, то уж эволюцию самолета увидит и поймет свою промашку.
Я развернулся назад. Со мной пошли только четыре летчика, а трое полетели дальше, в том числе и Сачков. В первые секунды я как-то не допускал мысли, что капитан не понял свою ошибку — уж очень она была грубой. Однако он уходил все дальше и дальше. Неужели не видит моего сигнала? А Сачков? Он плотно прижался к капитану и наверняка не заметил мои покачивания крыльями Миша полностью доверился ведущему.
— Сачок! Сачок! (Так часто мы называли Мишу.) Ты слышишь что-нибудь? — несколько раз с раздражением бросил я в эфир, все еще рассчитывая возвратить тройку.
Молчание.
Может, я ошибся и расколол эскадрилью? Взгляд на компас. Магнитная аномалия, о которой здесь так много наслышались, поколебала уверенщсть в показании стрелки.
Теория самолетовождения куда-то разом улетучилась. Заблудился?
В момент колебания такая мысль всегда действует ошеломляюще. Поддайся ей — и она схватит тебя в страшные объятия паники. Земля, небо, свой самолет — все покажется чужим. Ох и опасна эта штука — недоверие к приборам! Все слабеет: и память, и воля. Только рассудок и воля могут охладить взбунтовавшиеся нервы.
Сличаю местность с картой и компасом. Железной дороги, отходящей от станции Ржава на Старый Оскол, на карте нет. Она построена только что, перед началом боевых действий. Очевидно, этого не знал капитан и, не взяв в расчет компас, заблудился. А компас с высоты более тысячи метров показывает правильно: аномалия не действует. У нас высота четыре километра.
За какую-то минуту тройка во главе с инструктором скрылась из виду. Подумал о Сачкове. Он не из молодых. Доверчивость? Она нужна, но, как слепая вера, может быть и опасна! Летчику, конечно, надеяться на ведущего надо, но больше всего следует надеяться на себя. В небе с ведущим все может случиться. Его могут и сбить. Если ты не уверен в своих силах, признайся. Тебе помогут. На «авось» никогда не полагайся. Что теперь будет с заблудившимися? Восстанавливая ориентировку, они наверняка будут рыскать кругом и могут напороться на противника. А потом? В лучшем случае приземлятся где-нибудь на самолетах или же с парашютом.
Продолжаем лететь к фронту. Настроение испортилось. Сильно нервничаю. Тревожусь: сумеем ли впятером выполнить задачу?
Вот и поле боя. Из его дыма и гари вынырнул вражеский корректировщик-разведчик. В стороне — блики «мессершмиттов». Их шесть. Они прикрывают своего тихоходного «Хеншеля-126» и, не имея значительного преимущества в высоте, ведут себя пока мирно.
Под нами всполохами огня сверкают разрывы, чернотой бугрится земля. Немецкая артиллерия бьет по войскам. Корректировщик указывает ей цели. Сейчас, мне кажется, главная задача — уничтожить его. А «мессершмитты»? Скованные истребителями противника, мы не сумеем отразить налет. Меня тогда обвинят в чем угодно: в невыполнении приказа, в самовольничестве, в дезорганизации группы, в срыве боевого задания, наконец.
А корректировщик все кружится, и немецкая артиллерия методично бьет по нашим войскам. Что делать? Новые заботы вытеснили старые тревоги.
Пока фашистские истребители в нерешительности, командую Мелашенко с ходу сбить корректировщика. Не тут-то было. Архип сумел только подбить его. А «мессершмитты» сразу же набросились на нас. Этого-то я и боялся. Надо как можно быстрее отделаться от истребителей противника.
Лобовая атака! Мне она хорошо знакома. Демонстративно не примем ее и перед самым носом у врага отвернем, уступим пока дорогу. Рискнем малым для большего. Только бы удачно рассчитать! Но поймут ли и выполнят мой маневр ведомые? А потом, стоит ли таким сложным маневром искать победу? Недавно с Тимоновым я разыграл такой вариант атаки. Однако сейчас не игра. Не обернется ли эта хитрость против нас? Нет! Не должно. Фактически для ведомых маневр очень прост, только от меня потребует точного расчета. Рискну. Без риска нельзя воевать!
Летим навстречу друг другу. Сближаемся. Кажется, по тебе вот-вот хлестнет вражеская очередь. Так и есть, враг уже с большой дальности начал стрелять. Трассы снарядов и пуль летят прямо в глаза. Знаю — не попадут, но неприятно. Хочется отвернуться, но еще рано. Напрягаю мысль, нервы. Рассчитываю…
И момент настал. Круто бросаю самолет в сторону. Секунда — мимо метеорами проскакивают «мессершмитты» и сразу же устремляются за нами. Как же могло быть иначе? Ведь считается, кто на лобовой атаке раньше отвернет, у того слабее нервы.
